Сема пожал плечами:
— Сорока на хвосте принесла. Да, кстати, о птичках. Была у меня в свое время такая знакомая, Матильда Ефимовна Сорока, так она много чего приносила из новостей, потому как работала осведомителем в КГБ…
— Знаешь что, Егерь!.. — вдруг взвилась Аня Кудрявцева. — Мы тут серьезным делом заняты, а ты со своими прибаутками! Мне совсем не до смеха, если уж на то пошло!
А если, уважаемый господин Моисеенко, вы так широко информированы, — проговорила я, — то как в таком случае вы объясните тот факт, что в вашем доме, откуда — в том числе и по вашим словам! — похитили Родиона, оказалась прядь его волос, а? Это странно, особенно если учесть, что за день до того он был коротко острижен. Никто этого не заметил, потому что в день своего исчезновения он ходил по лагерю в кепке, скрывающей волосы. Это мне сказала Аня. Но нельзя в борьбе потерять прядь волос, которых на голове практически нет, не так ли?
Лицо Моисеенко, которое до этого времени выражало какую-никакую, но иронию, вдруг омрачилось. На мгновение, но омрачилось, причем в глазах мелькнул огонек, определенно настороживший меня, потому что такой взгляд я видела у него впервые: озадаченный, тревожный. Потом он хлопнул себя ладонью по лбу, причем жест вышел вполне искренний, и произнес:
— Да? А вам, уважаемая, откуда известно, что он в день своего исчезновения был коротко стрижен?
— Не только в день исчезновения, но и за день до того, почтенный Сема, — невольно подстраиваясь интонацией под речь Семы, произнесла я. — Известно. А вам, по-моему, тоже известно кое-что из того, что не мешало бы знать и мне. Хотите откровенность за откровенность? Нет? Я расскажу вам, что знаю я, а вы — что скрываете и что на самом деле произошло в вашем доме… и где сейчас Родион. И жив ли он?
Мне показалось, что тень сомнения промелькнула по его выразительному лицу. Но нет. Показалось. Сема Моисеенко выдвинул вперед свою нижнюю челюсть, такую же подвижную и вихляющуюся, как вся конструкция его смуглого лица и живой фигуры. Потом он растянул губы в улыбке и немедленно отозвался:
— А что? Баш на баш. Как говорила тетушка Рива…
— Это мы уже слышали, — перебила его Аня, которая весь разговор держала себя, по-моему, довольно резко. — Не надо строить из себя дурачка, Егерь. Будь ты дурачком, не стал бы Родион с тобой советоваться. И мой муж, промышлявший продажей раритетов, тоже не стал бы.
Вот только не надо говорить о мертвых плохо! — резко сказал Сема, и с его лица совершенно испарилось выражение развязной насмешливости. — Особенно о близких людях! Их не так уж и много. Как говорил ребе Менахем с Молдаванки: хороня своих мудрецов, люди остаются в дураках. Я не утверждаю-таки, что Николай был мудрецом, но каждый ушедший уносит с собой что-то такое, что-то особое и драгоценное, чего не вернуть. К Николаю это относится в особой степени. Просьба понимать буквально.
Последние слова он выделил голосом, а потом, помахав нам рукой, стал карабкаться на крутой склон. Через минуту его фигура затерялась среди холмов.
— А ведь он нас подслушивал, прежде чем появился, — сказала я.
— Может быть…
— И как-то странно он сказал эту последнюю фразу: «…каждый ушедший уносит с собой что-то такое, что-то особое и драгоценное, чего не вернуть. К Николаю это относится в особой степени», и еще эта реплика: «Просьба понимать буквально».
— Кто его знает? — замороженным голосом откликнулась Аня.
— Не понимаю, какую роль этот тип играет во всем этом.
«А ведь наверняка играет, — подумала я. — Наверняка, абсолютно точно. У него вообще какая-то особая роль, и он старательно и самозабвенно ее ведет: дурачится, пророчествует, загадывает загадки, рассказывает анекдоты, цитирует тетушек и раввинов… Словно развертывает перед нами свиток с ребусами, загадками, недомолвками. Этакая нарочито театральная фигура, а ведь тут, в Нарецке и окрестностях, да и в Киеве, по моргам-то, действие идет отнюдь не в театральных декорациях…»
Дело застопорилось. На минуту даже закралась кощунственная мысль, что вся эта ситуация подобна некоему паровозу — движется, пока есть топливо. Нет топлива — нет продвижения вперед. А в роли топлива, как несложно догадаться, выступают человеческие жизни.
Что говорить об исчезновении Родиона, о загадочной смерти Коли Кудрявцева, о многих других событиях, если я не в состоянии обнаружить, кто именно украл перстень из тайника. Аня предлагала два варианта:
— вариант начистоту: собрать всех и объявить, мол, так и так, кто-то умыкнул штуковину, которая как-то может пролить свет на таинственную смерть Кудрявцева. И пусть между собой разбираются;
— вариант втемную: разговаривать с каждым поодиночке, а потом путем логического сопоставления фактов выявить того, кто врет.
Второй вариант сильно отдавал Агатой Кристи и в условиях постсоветского пространства был совершенно неприемлем, особенно если учесть, что такие индивиды, как Олег Стравинский, Саша Ракушкин и особенно Штык Онуфрий, и сами толком не знали, когда они врут, а когда говорят правду. Состояние души и тела не позволяло. Этот второй вариант был отвергнут.
Впрочем, такая же участь постигла и вариант номер один, который ничего, кроме кривотолков и косых взглядов друг на друга, не дал бы. Просто рассорил бы хорошую и дружную компанию.
Нет, конечно, ни о какой дружбе в настоящий момент говорить не приходилось. Наверно, многие из этих людей и сами не понимали, зачем они вернулись сюда, в это место, которое отняло жизнь их предводителя, души их компании. У многих из них не закончились отпуска, и они, верно, просто не знали, к чему себя приложить. Разлад был полным. Так в известном детском стихотворении: «Дело было вечером, делать было нечего. Коля пел, Борис молчал, Николай ногой качал».
За точность цитаты не ручаюсь, но, даже неточная, она прекрасно передавала состояние, царившее после возвращения всей команды в археологический лагерь под Нарецком.
Один неутомимый Ракушкин продолжал что-то рыть, сдабривая свои потуги хорошим количеством доброго крепляка. Иногда к нему присоединялся Олег Стравинский, заказавший таки себе новые очки, и время от времени — Гранин. Женщины даже не пытались устроить себе этот суррогат былого любимого хобби. Вяло сидели на бережку, загорали, перекидывались ни к чему не обязывающими фразами. Правда, кипучая Наташа Касторова побывала и в милиции, и в Нарецком исполкоме, и даже до законодательного собрания докопалась, но собрание как раз обсуждало куда более важную вещь, чем смерть какого-то там Кудрявцева и кровавая бойня в офисе «Суффикса». Я тоже немного прошлась по инстанциям, хотя понимала всю бесплодность действий в этом направлении. Расследующий дело капитан Савичев, тот самый, что явился в офис почти сразу же после завершения перестрелки, имел со мной подробный разговор.
Он даже обрадовался, что я к нему явилась.
— Дело в том, что с самого начала перед следствием возникла масса препон, — сказал он. — К примеру, экспертиза. Мне пришлось запрашивать Киев, чтобы прислали распечатку от судмедэксперта, установившего причину смерти. Прислали какую-то «черепно-мозговую». Да вот, пожалуйста, можете сами полюбоваться, коль скоро вы имеете к делу самое непосредственное отношение.