– Оливия Тайт, – я пожимаю ее руку. – Так вы знаете мистера Фостера?
Она снимает бейсболку, держит у бедра.
– Ох, дорогая. Да… знала. – Она чуть краснеет. – Вы были его подружкой? – спрашивает она.
Я отвечаю первой ложью, пришедшей в го-лову.
– Он мой дядя. – Женщина вскидывает брови. – Мы никаких отношений не поддерживали… я не видела его с давних пор… сильно разругался с моей матерью, и все такое. – Я смотрю себе под ноги. Земля в это время дня всегда выглядит как цемент, когда солнце опускается за горизонт.
– Так у Грега была племянница, о которой он мне никогда не говорил. – Она цокает языком, качает головой. – Вот, значит, как. Я думала, у него вообще нет родственников… Он оставил все деньги какой-то благотворительной организации. Кажется, лесному заповеднику. Он любил природу. Наблюдал за птицами, что-то сажал в огороде. И так далее. – Она снова цокает языком, говорит мягко. – Очень милый человек.
– Подождите… оставил свои деньги? Вы говорите мне…
– Ох, милая. – Она прижимает руку к груди, ахает. – Вы действительно ничего не знаете? Не могу поверить, чтобы никто…
– Не знаю чего? – недоуменно спрашиваю я.
– Ох, нет, сожалею, милая, что именно мне приходится говорить вам об этом, но Грег… – мгновенная пауза, – Грега больше нет. Ужасная история…
– Что с ним случилось? – удается промямлить мне. – И когда?
Женщина наклоняет голову, печально смотрит на меня.
– Шесть месяцев тому назад. Дом с тех пор продается, но как только люди узнаю́т, что произошло, они, полагаю, пугаются. – Она понижает голос, ее глаза не отрываются от земли. – Его нашла приходящая уборщица, знаете ли. Он висел в спальне, со сломанной шеей… вы понимаете.
– Я позвоню вам, если вспомню что-нибудь еще, – обещает Дебра Килмюррей, прежде чем я ухожу, ошарашенная, к своему автомобилю. Я написала ей свой телефонный номер, как только ко мне вернулся дар речи, настояла на том, чтобы она его взяла… на всякий случай. Сумерки уже сменились темнотой, и у меня такое ощущение, будто я плыву сквозь нее.
Колеса моего «Капри» несут меня вперед, по улицам с гладким асфальтом, словно это не автомобиль, а субмарина. Деревья над головой колышутся, как водоросли, как коралловый риф, прячущий неведомых существ, которые наблюдают за мной.
Я еду, а меня со всех сторон атакуют вопросы, сужают кольцо окружения. Что значит смерть Грега Фостера? И значит ли что-нибудь? Почему никто ничего мне не сказал?
Грег Фостер начинал мамино дело. Вроде бы добился существенного прогресса. Говорил отцу, что с оптимизмом смотрит на исход процесса, говорил мне, что волноваться не о чем. Сказал мне, что вытащит ее из Броудвейта, и очень скоро, и у нас очень сильная позиция. А потом бросил ее. Бросил, вселив в нас радужные надежды, и, согласно Дебре Килмюррей, повесился в своей спальне. Кэрол Коль встала у руля, и внезапно все стало безнадежным, и перспектива признания мамы невменяемой превратилась в единственный выход. Все обернулось так, будто Выхода Нет И Остается Только Сдаться.
И теперь мне хочется вернуться домой, броситься в объятья отцу, прижаться к его белой футболке, пахнущей песком, и солью, акациями, которые росли в саду нашего старого дома, и высказать ему все, что я чувствую. И он скажет: «Ты просто ложись и закрой глаза, а я посижу рядом с тобой, пока ты будешь спать, и не позволю ни одному кошмару пробраться в твою голову».
Но у меня не выходит. «Приус» Хитер стоит на подъездной дорожке. Это означает, что она дома. Это означает войти в дом и увидеть их вместе, обнимающимися или сидящими у телевизора в гостиной, а может, готовящимися к какой-нибудь глупой настольной игре, чтобы мы втроем поиграли в нее перед сном. Я предпочту слететь с дороги, чем войти в дом и выражать радость от «Скрабла» или «Богла» [24] . В итоге я сижу в автомобиле на подъездной дорожке, наблюдая за отсветами телевизора. Достаю из сумочки мобильник, чтобы узнать, что поделывает Райна, но прежде чем успеваю набрать номер, мобильник начинает звонить. Номер мне не знакомый. Только после третьего звонка я отвечаю:
– Алло?
– Оливия Тайт?
Мне требуется секунда, чтобы понять, чей это голос.
– Остин, – говорю я, пытаясь скрыть нервозность, которую вызывает его голос. Перед мысленным взором возникает наш почти поцелуй. А потом – более стертый образ лица Штерна, которое в последнее мгновение заменило собой лицо Остина. – Разве я… давала тебе номер моего телефона?
– Нет. Но он есть на твоей страничке «Фейсбука». У тебя всё в порядке?
– Я собиралась поехать на ту вечеринку в Лодердейле с Райной, – лгу я. – Но не знаю… а что? – Я проверяю, как выглядят мои волосы в зеркале заднего обзора, трясу ими, освободив от резинки, которая удерживала их в конском хвосте.
– Как я понимаю, планов на вечер у тебя нет. Давай встретимся в гавани. Будет тебе сюрприз.
– Сюрприз?
– Намекну какой: не столь веселый, как ночное купание полуголыми, но зато нас за него не арестуют. Ну… скорее всего, не арестуют. – По голосу я чувствую, как он улыбается.
Трудно поверить, что Остин Морс не счел за труд найти номер моего мобильника. И позвонил по нему. Чудеса. Я легко могу представить себе полтора миллиона девушек из частных школ, которые красиво одеваются и ездят на сверкающих «БМВ», бросающихся к его ногам.
Но может, он устал от таких девушек? Может, на самом деле ему нравились чудаковатые девицы вроде меня?
– Отлично. – Так нужный мне повод не идти домой. – Когда?
– Сейчас, Оливия Тайт. Я буду там в десять. – Конец связи.
С подъездной дорожки я отправляю эсэмэску папе: «Вернусь поздно. Люблю. Лив».
Он отвечает, буквально через несколько секунд: «Только не очень поздно!! Развлекайся. Я тебя люблю».
Я заплетаю волосы в свободную косу, накладываю на губы блеск с вишневым ароматом, брызгаюсь жасминовой туалетной водой, которую давным-давно оставила в бардачке Райна, и нажимаю на педаль газа.
Остин Морс. Папа всегда говорил, что удивить, да еще как, может любой. Такое точно случилось с ним, со всеми нами: такой сюрприз, что мало не покажется.
«Сюприз» Остина, за который нас не арестуют, на поверку оказывается яхтой.
Когда я вижу ее, сразу возникает ассоциация с гигантским белым бананом со скамьями для сидения, веревками, чтобы тянуть, мачтой, слишком высокой для такой маленького корпуса, огромным раздутым гротом с тремя полосами по центру и парусом поменьше, который Остин называет стакселем.
– Не упади. – Остин ловит меня за талию, когда яхта внезапно поднимается на гребне волны. Теперь, когда мы вышли из гавани, ветер набирает силу и волны побольше. Грот раздувается еще сильнее, подстраивается под ветер. Полосы поднимаются и опускаются, словно танцуют.