– Это связано с моей мамой.

– Да, ты это уже говорила.

– Все это дерьмо повалилось, как только… – я удерживаюсь от упоминания Штерна, – …как только я начала думать, что, возможно… возможно, она этого все же не сделала. Как только я начала копаться в ее деле, у меня появилось ощущение… будто за мной кто-то наблюдает… или что-то. – Я смотрю на него; внезапно в голове сверкнула новая мысль: «Включая тебя. Такой говнюк… и вдруг захотел встречаться со мной». – И все твердят мне, что я должна перестать копать, отступиться. Словно… словно происходит что-то еще. Что-то большое.

– Подожди, подожди… давай разберемся. Ты думаешь, есть шанс, что Мариэтта Джонс убила этого парня, а не твоя мать? – Он проводит рукой по ручке переключения скоростей. – И все пытаются… прикрыть ее?

«Этого парня». Тут я напоминаю себе: Остин же знать не знал, кем был Штерн.

– Ты слышал, что сказала ее сестра? Они должны быть лучшими, или пеняйте на себя. Я хочу сказать… кто знает, на что она могла пойти. Она уже едва не убила какого-то скрипача. Может, она кого-то наняла. Может, те люди, которых она наняла, чтобы грохнуть Штерна, теперь проткнули колеса моего автомобиля. – И пока я говорю, мне уже представляется, что именно так все и было. – Может, нет у нее никакой депрессии. Может, она ее изображает, потому что боится меня. Вдруг я подобралась слишком близко? Она же прячется, ты сам видел.

– Прячется? – Остин качает головой. Морщится, словно глотнул лимонного сока, и я знаю, что за этим последует. – Со стороны все это выглядит странно. – Я открываю рот, чтобы запротестовать, но он останавливает меня. – Сначала выслушай. – И тянется к моей руке. Я не собираюсь уступать, но каким-то образом ничего не могу поделать с собой: словно он зачаровал меня прикосновением, теплом, лимонным ароматом одеколона. – Мой отец нанял лучшего адвоката в городе, – мягко продолжает он своим обволакивающим голосом, ненавязчиво уговаривающим: «Позволь мне тебя раздеть». – Если бы существовал хоть малейший шанс, что она невиновна, если бы существовала хоть одна юридическая лазейка вытащить ее из тюрьмы, даже при условии, что она это сделала, твоя мать сейчас была бы на свободе. И если лучший адвокат Майами ничего не может поделать, значит, и ты ничего не добьешься.

– Видишь, о чем я? Почему все отговаривают меня? – фыркаю я. Настроение у меня мрачное, я чувствую себя совершенно беспомощной.

– Потому что мы воспринимаем ситуацию со стороны, а ты – нет. – Остин поворачивает ключ в замке зажигания, автомобиль трогается с места. – Все остальные видят то, чего не хочешь увидеть ты: тебе надо отступиться. И поверить: если все, кого ты знаешь, твердят одно и то же, возможно, правда на их стороне, а не на твоей.

«Все, кроме Штерна». Воздух застревает в горле. Пальмы над нами раскачиваются, как трава.

Я смотрю на его профиль: безумно совершенное лицо греческого бога. Если Остин и страдал, как случается с некоторыми детьми, когда страдание это растет в них, будто раковая опухоль, он об этом забыл. Его отец умер, когда он был слишком маленьким, чтобы горевать о нем. Счастливый мальчик, страдавший в том возрасте, когда воспоминания быстро стираются. У меня так не вышло. И боль от страдания только нарастала.

«Каждый в итоге получает свое», – именно эту фразу сказала мне мама, когда я пришла из школы плача. Потому что Бобби Роуч подумал, что мои волосы очень уж напоминают томатный соус, и бросил в меня камнем в школьном автобусе. «В итоге он получит свое. Каждый в итоге получает свое».

Остин прав. Я хочу отступиться. На данный момент я хочу только одного: отступиться.

– Ты прав, – шепчу я.

– Я знаю. – Остин пытается выжать из меня улыбку, но я слишком устала, что изобразить ее в этот момент. Несколькими мгновениями позже он запускает «Бон Айвер» на своем айподе. Ведет автомобиль с одной рукой на руле, а второй – на ручке переключения скоростей. – Послушай, моя мама шлет мне эсэмэски с того самого момента, как я поехал к тебе. Обед в шесть, и она приготовила лингуини и что-то с крабами, и если ты не приедешь, она просто выбьет мне глаз.

Пусть и вымотанная донельзя, я не могу не улыбнуться.

– Выбьет глаз? Это очень серьезно. Похоже, не только у меня безумная мамаша. – Мои руки, лежащие на коленях, не знают покоя. – Но я не думаю, что смогу, Остин. Я действительно…

– Голодна? Я тоже. И знаешь, Клер и Тед не оставят меня в покое, пока ты не приедешь на обед. Ты просто должна. Это воскресный обед. Событие. И потом, я не смогу столько возить тебя по округе, если останусь с одним глазом.

– Ты приспособишься. Со временем.

– А ты жестока, Рыжик. Ты это знаешь?

– Я не знаю ничего, Остин.

– То есть «да» произнесено. Потому что я хочу точно знать, смогу играть в лакросс в этом году или нет.

– Думаю, я приложу руку к тому, что у тебя останутся оба глаза, – говорю я, прижимая колени к груди, глядя на оживающие фонари, которые приветствуют сгущающиеся сумерки. – Но только потому, что не могу позволить себе лишиться шофера.

Глава 17

– Мы так рады, что ты смогла составить нам компанию, – говорит Тед и подмигивает, наливая в наши стаканы вино.

Мне нравится Тед – в том числе за то, что он не раздумывает, прежде чем наполнить вином большие стаканы шестнадцатилетних подростков. Остин и я пьем. Я задаюсь вопросом, а озадачивает ли Остина это «двойное свидание» с его родителями так же, как озадачивает меня.

Остин сидит рядом со мной за столом из темного дерева. Его колено едва касается моего колена, но я ощущаю идущий от него жар. Я гоняю крабовое мясо по тарелке. Клер выжидающе смотрит на меня.

– Вкусно? – Она наклоняется вперед, чтобы лучше слышать мой ответ.

Я энергично киваю, улыбаюсь, жую. Проглатываю, снова улыбаюсь.

– Очень, благодарю вас. Очень, очень вкусно.

Их кухня больше, чем вся «О, Сюзанна»: сверкающая плитка пола, высокий потолок, гигантская плита для готовки, две отдельные духовки, огромный холодильник, высокие, в шесть футов экспрессионистские полотна, которые Клер, возможно, прибрела по миллиону за штуку.

Остин подавляет смех, отправив в рот вилку с макаронами, и этим смешит меня. В этот день я практически ничего не ела. Четыре или пять глоточков вина, и я уже навеселе.

– Ости… где твоя салфетка? – спрашивает Клер, будто он – маленький мальчик. – Почему она у тебя не на коленях?

Тот, надувшись, берет салфетку со стола, расстилает на коленях.

– Уже там, мама. Ты счастлива?

– Остин, придержи язык, – говорит Тед. – У нас гостья.

Я чувствую пальцы Остина на своем колене, медленно поднимающиеся по бедру. Сбрасываю руку, заметив взгляд Клер. Тут же она переглядывается с Тедом. Я откашливаюсь и выпиваю еще глоток вина.