– Иван Никитич…
Он рассеянно глядел на меня сквозь очки.
– Что у вас? Вы ведь Никифорова, у вас задолженность по…
– Нет, профессор, я…
– Ну да! – обрадовался он и сорвал с переносицы очки. – Совершенно верно, я должен дать отзыв по вашей диссертации. – Он рассмеялся и продолжил: – Ну ладно, говорите. У вас пять минут.
– Я родственница Романа Белосельцева, который учился у вас на очном, а теперь восстановился на заочное после армии. Я просто хотела кое-что уточнить. (Если не ошибаюсь, такие люди, как этот седой воробышек Пастухов, не вдаются в тонкости: кто, зачем, почему? Их надо спрашивать в упор. Или я плохо знаю психологию.) Почему его выгнали, у него же были прекрасные способности. Не смотрите на часы, у нас пять минут!
От такого напора профессор несколько растерялся, а потом, приложив палец ко лбу, сказал:
– Конечно, я его помню. Один из самых одаренных людей, которых я когда-либо видел. Да, его сложно забыть… прекрасная математическая логика. Но если вы… простите, его давно нет в нашем университете.
– Уже есть. Я же вам только что сказала. Он сейчас учится на заочном. За что его исключили, профессор?
Я смотрела прямо в серые глаза за очками и улыбалась. Он чуть пожал плечами и ответил:
– Честно говоря, я был против его исключения. А вообще я плохо уже помню, что там случилось. Что-то дисциплинарное, кажется.
– Он действительно был талантлив? Мне важно знать, что вы про него скажете.
– Да. Очень одаренный юноша, – после некоторой паузы ответил Пастухов. – Только, на мой взгляд, он был несколько порывистым, вспыльчивым, резковатым. Он был у меня в семинаре.
– Я знаю. (Я видела подпись Пастухова в зачетке Романа, которую показала мне Нина Алексеевна.) Я знаю, Иван Никитич. А вы не замечали за ним каких-либо странностей, профессор? (Спросив это, я чуть не прикусила язык: нашла у кого спрашивать! То, что нормальным людям покажется странным, этот ученый муж воспринимает как само собой разумеющееся, и наоборот.)
Профессор расцвел неожиданной улыбкой:
– Странностей? Ну конечно! Замечал. Он, к примеру, постоянно носил с собой на занятия одну и ту же книжку. Я у него даже поинтересовался, что за книжка, а он сказал, что у них в семье это любимая книга. Да вы должны знать, если вы родственница.
– Я не близкая, – скороговоркой отозвалась я. – И что же это за книга?
– Хорошая, между прочим, книга. Я сам в детстве читал. Они с Ирой Тетериной сидели и листали ее. – Профессор смотрел на меня с откровенным интересом и странно улыбался.
– Так что это за книга?
«Человек-невидимка», – качнул головой профессор.
«Ты сказал мне папа, што, ты мне гаварил я постоянно в детстве сгонял с падаконика чилавека нивидимку. Я его боялся плакал…» – эти слова из письма, подброшенного Сергею Георгиевичу Белосельцеву, моментально всплыли у меня в голове. Мелочь, скажете? Да, мелочь. Но порой из таких мелочей, из таких малосодержательных и, казалось бы, неважных ниточек может соткаться паутина истины, в которой и увязает преступник.
– Ира Тетерина, вы говорите? – переспросила я, а профессор рассеянно щурил на меня глаза. Потом Пастухов что-то пробормотал и, проскочив мимо меня, побежал по коридору, не отвечая на последний вопрос и не прощаясь.
* * *
– Есть беседа, – повторил бородатый Николай, глядя на Романа. А девушка, в лице которой Белосельцев только теперь уловил что-то смутно знакомое… девушка вышла из машины и довольно грубо сказала Наседкину:
– Заткнись, япона мать. Что орешь на человека? Это мы над тобой прикололись, чтоб не злобствовал в порожняк.
Наседкин что-то пробормотал, но девушка на него даже не посмотрела больше, а, подойдя к Роману вплотную – тонкий аромат ее духов потревожил его ноздри, – произнесла:
– Рома, ты меня не узнал? Я Ира Тетерина, мы с тобой учились вместе и живем на соседних улицах. Я тебя, честно говоря, не сразу вспомнила. Мы с Колей сначала тебя разыграли, а только потом я вспомнила. Думала-думала, где же я тебя могла видеть? А теперь вспомнила. Мы с тобой на первом курсе дружили. Помнишь, «Человека-невидимку» с картинками листали, ты еще говорил, что гений и злодейство очень даже совместимы. Такие молодые, глупые были. Рома, как ты? Садись в машину, что ты стоишь?
Белосельцев посмотрел на нее чуть исподлобья и выговорил, покосившись на Наседкина:
– Ира? Училась вместе со мной? Я тебя не помню. А что это был за дурацкий розыгрыш?
– Да не тебя разыгрывали. Вон, за твоей спиной… видишь, какой злой?
– Да уж. Он, как выяснилось, мой без пяти минут родственник.
– Вот видишь, – сказала Ирина. – Ладно, садись в машину. Я смотрю, ты продрог, на улице прохладно.
Все четверо, включая Наседкина, уселись в «БМВ» Николая, и последний, обернувшись к севшему на заднее сиденье Роману, сказал:
– Ты уж извини, что так получилось. Мы, честно говоря… ты нам просто удачно под руку попался. Просто Женя недавно закрысил бабки, и мы захотели его немного проучить, устроить ему маленькую встрясочку в ночное дежурство. Ну что, япона мать… деньги-то ты заплатил? – глянул он на Наседкина, и тот угрюмо, не поднимая глаз, отозвался:
– Из получки вычтут.
– Вот такие дела, – подытожил Николай. – У меня есть к тебе деловое предложение, Роман. Она мне про тебя рассказала немного, ты мне понравился. Так что если у тебя нет работы, я хочу тебе ее предложить.
«Есть работа, есть у меня работа!» – почти сказал Роман, но тут же всплыло перед глазами властное лицо с надменно полуопущенными веками. Аккуратные усы, шрам у левого виска, прямая серая линия губ. И Роман проговорил:
– Вообще-то нет… а что?
– Это хорошо, – весело сказал Николай. – Знаешь, Роман, ты мне нравишься. Тем более после того, что мне про тебя рассказывала Ирина. Я сначала и не поверил. Хотя она меня все-таки убедила.
– На хер нам нужен этот засранец! – злобно сказал Наседкин. – Этот козел еще тот мудак!
– Ты лучше помолчи, – посоветовал ему Николай. – Роман, ты его не слушай, он тут на посылках и ничего не решает. А Ирина говорила, что такой человек нам нужен.
Роман коснулся виском холодного стекла и подумал, что, наверно, это очень кстати, что встретилась старая знакомая по университету. Знакомая… Он вспомнил ее тонкую, чуть недоуменную улыбку, когда он говорил ей на первом курсе смешные слова, а потом пришла мозжащая тупая боль – первая любовь, несчастная и слепая. Теперь все давно истаяло. Чувства ушли, самое лицо Ирины виделось как сквозь мутное стекло. Да… хватит об этом. Хорошо, что он вот так встретил их. Конечно, тут этот злобный недоносок, который может сказать, где он и что с ним… но ведь у него, Романа, нет ни денег, ни жилья. Он сбежал из дома от отчаяния, потому что понял, куда завели его недавние покровители, кого они собираются из него лепить. Он хотел уехать из Москвы, только мысль о родителях еще как-то останавливала его… Впрочем, что родители? Они знали, наверняка знали. Мать. Она – да. А отец – просто слепая марионетка, он не знает ничего, он не знает даже о том, что Дима…