– Мы из московской прокуратуры, – просунул в окошко свое удостоверение Сванидзе. – Так что он никак не сможет нас не принять.
Та сощурила глаза на бертовские «корки»:
– Сванидзе, из Москвы? А этот, который на втором канале, такой бородатый телеведущий…
– Он родственник Альберта Эдуардовича, – важно объявила я, не краснея.
Регистраторша поспешила сказать:
– Конечно, я сейчас сообщу Илье Климовичу о вас, и если это важно…
– Это важно.
– …то он вас примет, – уже тихо договорила женщина.
Доктор Круглов нас принял. Выяснилось, что и его голос, и его обличье соответствуют обтекаемой его фамилии. У Круглова были такие медоточивые интонации, как будто он только что сытно покушал блинов со сметаной, его толстые губы время от времени вытягивались в трубочку, особенно когда он характерно тянул «о» и «у», а глаза, темные, чуть навыкате, приветливо блестели за массивной роговой оправой. Доктор Круглов был непомерно толст, и создавалось впечатление, что он сросся со своим громадным столом, и это впечатление не разрывалось даже тем обстоятельством, что стол был черный, а халат главврача – молочно-белый.
– Чем могу служить Москве? – кругло улыбнулся он, и во рту его среди желтоватых крупных зубов блеснули две золотые коронки, одна возле другой.
– Дело в том, что в вашей клинике в свое время работал Владлен Моисеевич Горовой, – начала я.
– Да, – еще шире заулыбался Круглов. – Работал, мы и сейчас с ним сотрудничаем, и если быть откровенным, то недавно я с ним говорил по телефону.
– Когда?
– Да вот дня четыре назад, если мне не изменяет память. А она мне изменяет куда чаще, чем самая ветреная женщина своему мужу, – пошутил доктор Круглов.
Но я осталась совершенно серьезна:
– Илья Климович, нам нужна информация о том, чем занимался в вашей клинике Горовой и с кем конкретно из пациентов он более всего работал. И список его пациентов.
– Вы говорите не по существу, девушка, – сказал Илья Климович, не меняя сладкого «блинного» выражения на лице. – Вы, голубчик, даже не понимаете, чего требуете. Какой список пациентов?
– Хорошо. Конкретнее. Вы проводили систематическое стационарное лечение Дмитрия Белосельцева, не так ли, доктор Круглов? – напрямик спросила я.
Он с любопытством взглянул на меня.
– И вы в самом деле полагаете, голубчик мой, что я буду говорить с вами по таким вопросам? Что вы… Если у вас есть что спросить, пожалуйста, но только то, что не задевает мою врачебную этику. Горовой, Белосельцев… есть такое понятие, как врачебная тайна. Понимаете? Так что, девушка, – круглое лицо главврача выражало беспредельное терпение, – я не имею права говорить с вами по этому вопросу.
– Врачебная тайна? Даже в отношении тех людей, которые мертвы?
– Простите… не понял. Кто мертв?
– Илья Климович, все дело в том, что Владлен Моисеевич Горовой умер.
Очки подпрыгнули на переносице Круглова: главврач резко вскинул голову.
– То есть как – умер? – выговорил он.
– Если говорить откровенно, то его убили. Вероятность этого велика. Его выбросили из окна через несколько часов после разговора с вами. Да, верно, с вами, потому что у него был только один разговор с Воронежем, как сообщили на МТС.
Круглов поправил оправу очков и посмотрел на меня совсем по-другому: серьезно, вдумчиво, с интересом. Я видела, что весть о смерти Горового нисколько не расстроила знатного психиатра, но вызвала в нем неподдельное, тревожное сожаление, смешанное с любопытством.
– Значит, Владлен Моисеевич умер… жаль, очень жаль. Прекрасный был специалист.
– Он мой двоюродный дядя, – сказал Сванидзе. – А я расследую дело о его убийстве.
– Но, кажется, тут прозвучало имя Димы Белосельцева… уверяю вас, уж он-то никак не мог убить Горового, он же умер. Покончил жизнь самоубийством.
– Вы уверены?
– Да, конечно! Конечно, уверен! Он же содержался у нас практически до самого дня его смерти. В последние годы он проводил в клинике больше семи месяцев в году. У него возникли какие-то осложнения, Владлен Моисеевич увозил его куда-то, потом снова привозил. У нас шли слухи, что на самом деле Дима – побочный сын Владлена Моисеевича, уж больно он о нем заботился. О чужом так не заботятся. А что касается того, умер ли Дима… ну конечно, умер. Я, правда, трупа не видел, да и похороны проходили… в общем, он был в закрытом гробу, потому что в патологоанатомическом освидетельствовании указано, что при падении он напоролся на металлическую ограду и тело страшно изуродовано.
– Вот как, – тихо произнесла я. – Прямо как в случае с Горовым.
– Это совершенно точно, у меня даже в его медицинской карте есть соответствующая пометка. Наверно, вы захотите взглянуть на эту карту… конечно, при обычных обстоятельствах это было бы невозможно, но раз так все повернулось, что ж… конечно, я постараюсь помочь вам. Спрашивайте, прошу вас.
– Я бы хотел знать, – взял слово Сванидзе, – какой род деятельности был у моего дяди в вашей клинике. Ведь это, по крайней мере, несколько странно: жить в Москве, а здесь бывать наездами, работать в клинике, но не числиться в ней. Да, именно так – я навел справки.
– Это просто. Горовой был куратором нашей клиники. Дело в том, что он работал в КГБ… позже в ФСБ, ну, вы меня понимаете. И он курировал нашу лечебницу. Дело в том, что у нас есть особый корпус, так называемый диссидентский. Ну… туда поступали при советской власти те, кого именовали… гм… инакомыслящими. Проводили с ними ряд успокоительных процедур, после которых не то что диссидентствовать, а жить не хотелось. Не буду называть лекарства… по принципиальным соображениям, да это и неважно… но после десяти или восемнадцати «кубиков» полусумасшедшее состояние… совершеннейший ступор. Я тогда, при советской власти, еще молод был, и когда меня назначали на дежурство в тот «диссидентский» корпус, чуть с ума не сходил. А многие – сходили. Было такое, что некоторые медсестры и лечащие врачи превращались в пациентов. Не выдерживали напряжения. А патология шла… ну, это за порогом человеческих возможностей. Так вот, Владлен Моисеевич курировал этот самый «диссидентский» корпус. Он даже главврачу – сначала Льву Сергеевичу, передо мной был… а потом и мне… давал понять, что тот корпус – частично вне нашей компетенции.
– А Белосельцев где проходил лечение?
Главврач ответил тотчас же:
– А там и проходил. В» диссидентском» корпусе проходил. И мне показалось, что он был у Горового на особом счету.
– Почему вы так думаете? – спросила я.
– Потому что он был в отдельной палате.
– И что?
– С дверью и отдельным персоналом.
– Ну и что же?
– А вы не понимаете? – чуть наклонился вперед всем своим монументальным телом Круглов. – Сразу видно, что вы ни разу не попадали в психушку. В нормальной российской психиатрической больнице на одно отделение полагается четыре палаты без дверей, решетки на окнах, а надзорная палата, в которую определяют новеньких и припадочных, вообще – верх комфорта. Там никогда не гасят свет, всегда дежурит санитар. В свое время я тоже был таким санитаром. Так вот, Белосельцев никогда не был в надзорной, а пошел сразу в «диссидентский», в отдельное крыло, где вообще-то лечат платных. Различных родственников «новых русских», сестренок, братишек, жен и детишек, у которых, как говорят сами пациенты, «сорвало кукушку» или же проблемы с наркотиками.