– Там лежали документы, – вдруг признался поэт, – но совсем другие.
– А Нина говорит: письма Александра Сергеевича.
– Нет!!!
– Да!!! И докажите обратное! Вообще не о чем нам толковать тут, в суде оправдаетесь!
Владлен обмяк в кресле.
– Хорошо, сейчас я расскажу все, нарушу слово, данное лучшему другу, но иного выхода нет. Я оказался в ужасном положении! Вор! Я вор! Итак, слушайте.
Я замерла на скользких, продавленных подушках допотопного дивана. Сидеть было не слишком комфортно, кожу коверкали какие-то очень жесткие куски, похоже, софа была набита галькой, но уже через пять минут я забыла обо всем, потому что Владлен сообщал совершенно невероятные вещи.
Близких друзей, кроме Шнеера, у Владлена не осталось. Игорь Бурмистров и Ося Коган умерли, а еще Богоявленский попал в опалу. В Центральный Дом литераторов он ходить перестал, впрочем, в другие места, где любили собираться представители столичного бомонда, тоже не заглядывал. Во-первых, Николай велел ему не высовываться, а во-вторых, основное большинство писателей, актеров, композиторов и художников шарахалось в сторону при виде автора книги «Поле несчастья в стране дураков». Слухи в Москве распространялись мгновенно, и то, что Владлен теперь персона нон грата, стало известно многим. Николай сдержал обещание и пристроил друга в журнал, где печатали романы писателей Востока. Но своего стола в редакции у Богоявленского не было, он считался внештатным сотрудником. Приходил, получал рукопись, выправлял ее дома, сдавал, брал заработанные деньги и уходил. Платили средне, с голоду не умрешь, но и шиковать не станешь.
Потом Шнеер трагически погиб под электричкой. Владлен искренне оплакал друга, а на поминках пообещал Нине всяческую помощь.
– Ты звони, – внушал он вдове, – мало ли чего понадобится, да хоть шкаф передвинуть!
– Лучше деньгами пособи, – прошептала Никитина, – остались мы с Людой сиротами, как прожить? Я-то не работаю.
Владлен сгоряча наобещал Нине с три короба, но наутро, на трезвую голову призадумался. И как он сумеет оказать содействие вдове? Та, правда, один раз объявилась сама, нагло потребовала денег, но Владлен лишь вздохнул. Сам с хлеба на квас перебивается, и Богоявленский не стал звонить Нине. У него наступили очень тяжелые времена. Журнал, дававший небольшой заработок, тихо умер, пришлось заниматься совсем уж, на взгляд поэта, постыдным делом – вести литературный кружок, куда приходили полубезумные пенсионеры, кропавшие не менее сумасшедшие вирши. Владлен сам не понимал, каким образом ему удается сохранить психическое здоровье, обучая поэтическому ремеслу людей, самозабвенно ваявших четверостишия типа:
На баррикадах льется кровь
К чему теперь моя любовь,
Вот мир изменишь, и тогда
Вернусь к тебе я навсегда.
Но кружок давал ему шанс не загнуться от голода. Страну затрясло в перестройке, деятели культуры оказались никому не нужны. Владлену еще повезло, устроиться на новую службу ему помогла одна из бывших любовниц. Кстати, Богоявленский теперь не гнушался принимать подарки от женщин, а после смерти жены он вообще охотно зазывал к себе дамочек. Те приносили с собой еду, выпивку, сигареты, кое-кто дарил рубашку, свитер, покупал ботинки.
И как поэт мог оказать помощь Нине? С какой стати? Самому не хватало!
Владлен вычеркнул вдову Николая из памяти, а Никитина тоже никогда не беспокоила Богоявленского.
Несколько лет тому назад в квартире Владлена раздался телефонный звонок.
– Уважаемый господин Богоявленский, – произнес безукоризненно вежливый женский голос с легким иностранным акцентом, – вас беспокоят из издательства «Франспресс» [32], мы хотели бы издать сборник ваших стихов.
Перестройка к тому времени благополучно завершилась, в бывшем СССР, а теперь просто России, набирал обороты капитализм. Богоявленский успел обзавестись компьютером, научился работать на нем и старательно рассылал по импортным книгоиздателям свои предложения.
Обрадованный звонку француженки, Богоявленский воскликнул:
– Отлично. Я готов к разговору.
– Давайте встретимся, – предложила дама.
– Хорошо, где? – моментально согласился Владлен.
– Лучше всего у меня дома, – ответила тетка, – кстати, я не представилась, Катрин!
– Она позвала вас к себе? – не утерпела я.
– Да, а что показалось вам странным? – усмехнулся Владлен. – Лично я не усмотрел в предложении ничего необычного, где же поговорить?
Я побарабанила пальцами по столу. Несколько лет я безвыездно прожила в Париже, да и сейчас часто мотаюсь в город любви. Очень хорошо знаю, что французы на самом деле слегка жадноваты, и еще они тщательно охраняют свою личную жизнь. Ни один парижанин не потащит приятеля к себе, чтобы скоротать вечерок на кухне, с бутылочкой и селедочкой. Во-первых, у французов на кухнях, как правило, нет столов, а во-вторых, они позовут вас в ресторанчик и не факт, что оплатят счет целиком. Поэтому предложение французской книгоиздательницы показалось мне более чем странным, но сейчас не время сообщать Владлену о своих соображениях.
– Давайте адрес, – попросил Богоявленский.
– С удовольствием, но, если не трудно, попрошу вас приехать сегодня, около полуночи, – ответила Катрин, – у меня очень много дел в Москве, а завтра я улетаю.
Я захлопала глазами. Ну и ну! По французским понятиям эта Катрин вела себя более чем неприлично! Хотя, может, она часто бывает в России и понабралась наших привычек?
Владлен, плохо знакомый с менталитетом иностранцев, мгновенно согласился, принял душ, побрился, надел новую рубашку, побрызгался хорошим, недавно подаренным одной дамой сердца парфюмом и порысил на свидание.
Район, где обреталась француженка, находился далеко. Дома тут высились одинаковые, и Владлен довольно долго бродил между блочными, уныло-серыми башнями, пытаясь найти корпус Г.
В конце концов, в начале первого, он попал в загаженный подъезд, зажав нос, вознесся на нужный этаж, позвонил и, увидав мигом распахнувшуюся дверь, сказал в темную прихожую.
– Извините, ангел мой, я запутался.
– Ничего, – прошелестело из тьмы, – ступайте сюда.