— Радио, сэр! Это комиссар.
Инспектор резко развернулся и поспешил к машине — и Бедрик со всей своей свитой бросился за ним. Инспектор сел в машину, захлопнул дверь и поднял все стекла. Потянувшись за микрофоном рации, он увидел, что к окну уже прижался объектив камеры. Закрывшись от него своей широкой спиной, инспектор сел лицом к другому окну. Перед ним тотчас возникла еще одна камера.
Не прошло и пяти минут с момента, как о захвате поезда сообщили по радио и телевидению, а в отдел новостей «Нью-Йорк Таймс» уже позвонил некий брат Уильямус, министр саботажа ДЧРА — Движения чернокожих революционеров Америки. Глубоким, сочным и, пожалуй, довольно жизнерадостным голосом министр саботажа сказал:
— Хочу поставить вас в известность, что захват подземного экспресса — это, значит, акция революционного саботажа ДЧРА. Усекли? Этим решительным и, типа, беспощадным ударом боевая группа ДЧРА хочет поразить белых угнетателей, а вообще цель, значит, нашего движения, — это поражать врага-Чарли в самом его логове, типа, бить по его кошельку. Деньги, которые будут получены в результате этого акта революционной экспроприации, пойдут на поддержку черных братьев, где бы они ни были, и короче, на дальнейшее освобождение каждого чернокожего. И каждой чернокожей. Усекли?
Заместитель главного редактора, принявший звонок, попросил брата Уильямуса представить какие-нибудь доказательства того, что поезд действительно захватила его организация.
— Блин, мужик, а я тебе чего — не доказательства говорю? Я типа все тебе конкретно объясняю.
— Без доказательств, — сказал заместитель главного редактора, — любой может взять на себя ответственность за преступление.
— Любой, кто возьмет ответственность, — сраный лгун! И не надо мне тут парить насчет «преступления». Это акт, короче, чисто революционной экспроприации.
— Хорошо, министр, — ответил заместитель главного редактора. — Вы хотите еще что-нибудь добавить?
— Только одно: ДЧРА призывает черных братьев по всей стране повторить нашу политическую акцию, и, короче, пусть они тоже захватят поезд метро, чтобы, типа, свергнуть белый капитализм. Ну, если в ихнем городе есть метро.
Сразу после брата Уильямуса позвонил человек, говоривший с акцентом, в котором каким-то невероятным образом совмещались интонации обитателя бруклинских трущоб и выпускника Гарварда:
— Вся власть народу! От имени ЦК революционного союза «Мобилизация студентов и рабочих Америки» сообщаю, что угон поезда метро — это дело рук МСРА. Дальше. Это лишь открывающий гамбит, или, если угодно, первый бой в рамках программы-максимум революционного террора, составленной ЦК и ставящей целью свергнуть цепных псов репрессивного режима и свиней эксплуататорского правящего класса Америки.
— А вам что-нибудь говорит название ДЧРА? — перебил заместитель главного редактора. — Есть такое революционное движение чернокожих. Их представитель позвонил мне минуту назад и тоже взял ответственность за захват поезда.
— При всем уважении к черным братьям заявляю, что это наглое вранье. Повторяю: эту революционную акцию проводит МСРА, и это первый шаг антибуржуазной…
— Да, да. Можно ли попросить вас предоставить какие-нибудь детали, чтобы мы убедились, что вы и правда к этому причастны?
— Это ловушка!
— Правильно ли я понимаю, что деталей у вас нет?
— О, вы хитры, цепные шакалы репрессивной прессы! Так вы опубликуете эту информацию?
— Возможно. Это будет решать мой босс.
— Босс! Чувак, неужели ты не видишь, что тебя эксплуатируют точно так же, как последнего ниггера? С той лишь разницей, что на этот раз стальной кулак обтянут лайковой перчаткой? Включи голову, чувак!
— Спасибо вам за ваш звонок, сэр.
— Ты не обязан говорить мне «сэр», чувак. Ты никому не обязан говорить «сэр»! Включи голову…
Всего «Таймс» получил около дюжины подобных звонков, «Дэйли Ньюс» примерно столько же, «Нью-Йорк Пост» — лишь немногим меньше. Звонившие бранили террористов, сообщали невероятные детали и желали подробно изложить свои идеи относительно штурма поезда. Другие требовали информации о родных и близких, оказавшихся, быть может, в захваченном вагоне; третьи рассуждали, надо ли платить выкуп, а заодно заранее подвергали уничтожающей критике любые возможные действия мэра.
— Если город заплатит этим бандитам, значит, давай теперь каждый проходимец захватывай что-нибудь? Я плачу налоги и не желаю, чтобы мои деньги шли на выкупы уголовникам. Ни единого цента! Пусть только мэр попробует заплатить — и ему вовек не видать ни моего голоса, ни голосов моих домашних!
— Вызовите национальную гвардию! Пусть она штыками прикончит этих подонков! Я готов сам спуститься в туннель, хотя через месяц мне стукнет восемьдесят четыре. В мое время такого не допускали. Сам-то я на метро не езжу, предпочитаю свежий воздух.
— Не могли бы вы выяснить, не находится ли в этом поезде мой брат? Он сказал, что, может, заедет сегодня. Я нутром чую, что он в этом поезде. Ему всю жизнь везет как утопленнику…
— Благослови Бог нашего мэра. Что бы он ни решил, пусть знает — он прекрасный человек. Передайте, что я молюсь за него.
— Если в этом поезде есть наши братья пуэрториканцы, то мы требуем, чтобы город выплатил им компенсацию за любые мучения, которые им причинят. Наш народ не смирится с унижениями в метро, за проезд в котором с нас, кстати, дерут втридорога. А если наши братья пуэрториканцы есть среди тех, кто захватил поезд, то мы требуем для них полной амнистии. И торг тут неуместен!
— Я не хочу сказать, что преступники обязательно цветные, но если уж девяносто девять из ста преступлений в этом городе совершаются цветными, то, согласитесь, вероятность того, что преступники цветные, — девяносто девять из ста.
— Передайте полиции: надо просто затопить туннель…
В обычных обстоятельствах его честь наслаждался бы, наблюдая, как его подчиненные грызутся друг с другом, причем каждым движут исключительно предрассудки и корысть. Но сейчас у него текло из носа, кружилась голова, он был в жару и боялся, что может принять неверное — то есть политически невыгодное — решение. Не то чтобы он был совсем уж беспринципным человеком, наоборот — он всегда старался найти компромисс между личной выгодой и честностью, этой пагубной человеческой слабостью, которую он никак не мог побороть.
У кровати мэра сидели комиссар полиции, городской казначей, начальник Транспортного управления, председатель городского совета, Мюррей Лассаль, жена мэра и врач.
Сопя, фыркая и пытаясь пореже моргать слезящимися глазами, мэр доверил руководство совещанием Лассалю, и тот со свойственной ему циничной точностью изложил суть дела:
— У нас нет времени на болтовню. Главный вопрос: платить или не платить? Все остальное — откуда взять деньги, как юридически обеспечить передачу выкупа, сможем ли мы после этого нейтрализовать налетчиков и вернуть деньги — все это потом. Мы не можем обсуждать это сейчас, потому что у нас на руках вот-вот будет семнадцать свежих трупов. Времени — максимум пять минут. Готовы высказываться?