– Вы же говорили, что ужинаете в одиннадцатом часу.
– И такое бывает. А что ж? Я никому не должна, чтобы ужинать в одно и то же время. А в тот день я, верно, задремала, хотя телевизор, да… был включен.
– Значит, вы хотели пожелать хозяйке спокойной ночи?
Она зыркнула на меня еще свирепее:
– Знаете что, девушка. Вы, наверно, девушка, хотите выгородить этого Ельцова, раз Валька-дура, его мать, вас наняла. И ваш этот, Шульгин, тоже хочет его выгородить. Много небось заплатили вам, а? – И, не дожидаясь моего ответа, она продолжала: – Только помяните мое слово – он, этот Ельцов, и убил. Ведь все деньги ему завещаны. Завещание на него, что же еще надо? Ему, да. Она ему и денег давала, и прыгала вокруг него на задних лапках. А он и рад стараться. Вот она и получила, Танька-то. Не надо было с молодым в постель ложиться.
– Что, простите?
– А что есть, то я и сказала.
– Вы думаете, что они были…
– Да любовники они были, я уверена! Ведь этот Леша такой же лживый и двурушный тип, как мамаша его, Валька жирная. Она и в молодости была такая… брехливая и ненастоящая. Еще когда мы в одном общежитии с ней жили, она у нас еду воровала. Танька-то не верила, а я Вальку досконально изучила.
Я кивнула и спросила:
– Когда он пришел, ему открывали дверь вы? Или у него ключи есть?
– Этого еще не хватало! Ключи ему! Связку хренов ему в жопу, а не ключи! – перешла на совсем уж непарламентские выражения старуха.
– Значит, открыли вы?
– А я уже говорила, – упрямо заявила старуха. – Милиционер и следователь меня уже спрашивали. А теперь вот вы, который раз. Одно и то же, одно и то же, а толку никакого.
– Однако…
– Да ладно уж, скажу. Я ему открывала. Я ему все высказала. Я ему сказала строго, по всей правде: «Околачиваешься тут! Наследство близкое ноздри свербит?»
– А Ельцов что?
– Да разве он мне ответит? (Я мысленно с ней согласилась: не ответит. Уж больно грозна старуха.) Припустился бегом к Татьяне наверх. Я его в тот день больше и не видела. Эта квартира – она ведь как аэродром. Можно целый день бродить, да так и не встретить никого ни разу.
Я согласно кивнула.
– Прекрасно. Если вы его в тот день больше не видели, то и не знаете, когда он уходил.
– А что мне его видеть? – Римма Маратовна осклабилась, показывая белоснежную вставную челюсть. – Что тут больно знать-то, милочка? Я и так все давно знаю. А что? Уходил, Татьяну Оттобальдовну пристрелил, да и умотал к своей этой… потаскухе.
«Решительно все не любят Ксению», – подумала я. Впрочем, надо уточнить.
– Но, быть может, помимо Алексея был еще кто-то? Время позднее, да мало ли что? У вас ведь проблемы со слухом, так что могли и не…
– Да, плохо слышу. И нечего в дверь названивать.
– Но каким образом тогда?..
– А вот сейчас покажу! – перебила меня Римма Маратовна. – Сейчас, сейчас. Бим! Биммм!
При этих басовых раскатах я было подумала, что домоправительница в силу почтенного возраста и перенесенного потрясения несколько повредилась в уме.
Но я ошибалась.
В гостиную вбежал жирный французский бульдог, перекатывающийся на кривых коротких лапах, и рыкнул, подбегая к Римме Маратовне. Я вообще не люблю собак, начиная с нашего пса Счастливчика, состоящего из одних кожных складок, зубищ и неуемного аппетита. Но на фоне появившейся скотины наш Счастливчик казался просто идеалом собаки – друга человека.
Тварь воткнулась носом в толстую ногу домоправительницы, фыркая и тяжело дыша. Такое впечатление, что псина пробежала несколько миль, а не преодолела несколько метров по роскошной квартире. При этом она порыкивала и шумно дышала. Впрочем, обитатели этой квартиры вообще издают крайне неприятные звуки.
– Вот, это Бим, – отрекомендовала бульдога домоправительница. – Наш пес, он охраняет дом на случай чего…
Бим свирепо посмотрел на меня и повалился на ковер. Мне немедленно захотелось покинуть эту квартиру.
Римма Маратовна проговорила:
– Он всегда лает, когда кто-то приходит или даже по телефону. Вообще не любит шума. («Только сам его производит», – подумала я.) Днем он спит, а ночью ходит по дому. Все подряд жрет, скотина. И ежели бы после ухода Ельцова пожаловал еще кто-то, тем более незнакомый, Бим поднял бы шум, а то и мог бы в ногу вцепиться гостю.
– Ну и что?
– А на Ельцова Бим не залаял бы. Вот так!
– Белый Бим Черное ухо, – мрачно сказала я.
– Што?
– Ничего, Римма Маратовна. Я просто спрашиваю, почему он не лает, по вашему утверждению, на Ельцова?
– Потому что знает его хорошо. Это ведь Ельцов подарил Бима Татьяне Оттобальдовне. Бим сначала жил у Ельцова, а потом только – у нас. Вот так. Я подозреваю, что наверняка с умыслом подарил. Какую-то выгоду от этого Бима ждал. А я Бима перевоспитала.
Договорив это, Римма Маратовна осуждающе уставилась на меня. В ее глазах ясно читалось: ну сколько можно донимать пожилую женщину всякими глупыми вопросами?
Откровенно говоря, я не знала, как вести беседу дальше. Инквизиторский вид Риммы Маратовны путал все мысли. Было сильное желание позвонить боссу и посоветоваться, но я не стала. Поэтому я спросила первое, что пришло в голову под этим все более давящим суровым взглядом почтенной домомучительницы:
– Скажите, Римма Маратовна, а вот фамилия Куценко вам незнакома?
– Это кто такой? Нет, не знаю.
Ее лицо искривилось. Я вздрогнула и подумала, что мне удалось определить главное: гражданка Ищеева говорит неправду. Говорит неправду совершенно определенно, как врал у себя в кабинете покойный Георгий Станиславыч, когда плел мне про Ельцова. «Не знаю такого», – сказала Ищеева. А я, между прочим, вовсе не упоминала, кто это Куценко – мужчина или женщина.
Тем более что мне уже известно о степени родства между этой суровой дамой и убитым несколько часов назад Куценко.
Почему она скрывает?
– Это директор женского помывочного комплекса номер тридцать, – быстро проговорила я, снова воздерживаясь от прямого указания на пол Куценко, зато голосом подчеркивая, что комплекс женский. – Римма Маратовна, там…
Я хотела сообщить о смерти Георгия Куценко и посмотреть, какое впечатление это произведет на старуху и не пробьет ли это брешь в ее железной обороне. Кроме того, я хотела упомянуть о поездке Татьяны Оттобальдовны Таннер на работу к Куценко. Начинания были похвальными, но я не успела развить свою мысль.
Римма Маратовна прянула на меня всем своим внушительным корпусом и проговорила:
– Я уже все сказала! Мне некогда, извольте уходить!