Судья обратился к Ксении:
– У вас, вероятно, есть что добавить. Ведь вы, кажется, не закончили дачу ваших новых показаний?
– Совершенно верно, – сказала она. – Я не знаю, действительно ли Алексей совершил это в состоянии аффекта, как он сам мне сказал, или же он солгал, и все было так, как изложил нам гражданин обвинитель. Не мое это дело – выдвигать версии. А к своим показаниям я могу добавить следующее. Мои слова, сказанные выше, мог бы подтвердить Георгий Станиславович Куценко, который видел, что Алексей выходил из квартиры Таннер около одиннадцати вечера. А не полутора часами раньше, как меня заставили говорить на следствии. К несчастью, он не может приложить своих показаний к моим.
– По какой причине?
– Куценко был убит через несколько дней после смерти Таннер. Вряд ли это совпадение. В таком случае его устранили как нежелательного свидетеля. То, что я сказала, может быть легко проверено, и уважаемый суд убедится в правоте моих слов. Куценко действительно убит, и гражданину адвокату, полагаю, прекрасно об этом известно.
И она глянула на Самсонова.
В этот момент послышался хриплый голос Ельцова, взглянувшего на свою несостоявшуюся жену:
– Так что же… по-твоему, и Жору Куценко я убил? Кого еще? Кеннеди, Линкольна… Улофа Пальме? Ты в своем уме, Ксения?!
– Что касается смерти Куценко, то об этом мне действительно известно, – вклинился Самсонов. – Однако Куценко был убит тогда, когда мой подзащитный сидел в камере и не мог совершить преступления.
– Не мог!! – заорала, вскочив, на весь зал мать обвиняемого. Ее с трудом усадили. – Ах ты курррва… жидовская морррда!!
Прокурор, он же обвинитель, посмотрел на нее с опаской. Он носил звучную фамилию Беренштейн и потому с некоторым допущением мог отнести последнее восклицание Ельцовой на свой счет. Впрочем, он справился с собой и обратился к той, кому была адресована реплика Валентины Андреевны, – то есть к Ксении:
– Свидетельница, на следующий день после ареста Ельцова вы дали показания, в которых отрицали вину обвиняемого. Вы утверждали, что он невиновен и что он пришел домой приблизительно в десять часов вечера, в то время как Таннер была убита в половине одиннадцатого. Следовательно, по вашим предыдущим показаниям, у обвиняемого было алиби. Теперь же вы дали совершенно иные показания. Какие же из двух показаний ложны? А?
– Я уже сказала.
– То есть правдивы те, что даны сначала, а сейчас на вас надавили?
– Нет.
– Почему же вы изменили показания?
– Потому что тогда я сказала неправду. Правда то, что я изложила суду сейчас, – твердо сказала Ксения, глядя куда-то поверх голов аудитории.
…Мне показалось, что она смотрит на Туманова.
– Свидетельница Кристалинская, – взял слово судья, – каким же образом вышло так, что сначала вы сказали неправду? За дачу заведомо ложных показаний тоже предусмотрена ответственность в уголовном порядке.
Ксения выпрямилась. Она напоминала натянутую скрипичную струну. Ее высокий голос прозвучал звонко, с вызовом:
– На меня оказали давление. Кажется, я уже упоминала об этом.
– Кто? Вы можете назвать этого человека?
– Мне угрожали.
– Но вы можете назвать этого человека или этих людей? Кто вам угрожал?
– Я могу… – начала Ксения, но ее слова буквально потонули в утробном реве, в котором сразу нельзя было узнать женский голос.
– Она может… она моо-о-ожет!! – Валентина Андреевна, вкатываясь в проход между рядами, начала продвигаться к Ксении с явной целью прибегнуть к силовому воздействию. Кристалинская хранила олимпийское спокойствие, а Ельцова двигалась на нее, извергая ругательства: – Ети твою налево, шалава драная, мать твою! Ах ты, сучара… курица брройлерная!
– Гражданка Ельцова, к порядку!
Но та перла, словно тяжелый танк «Климент Ворошилов-2», выстреливая брань:
– Гнида сисястая! Су-у-учка дворовая! Да я ж тебя, бля-ди-на…
– Гражданка Ельцова…
– …урррою вот этими руками! Кто тебе, падла, сунул… денег сунул, чтобы ты моего Алешу…
– Гражда…
Боевые действия были в полном разгаре. Очевидно, Ельцова не так уж и не права. Едва ли Ксения производит впечатление неподкупной. И я вновь подумала о двадцати пяти тысячах долларов, переведенных на счет Кристалинской со счета Туманова. Но ведь это было уже три недели назад или около того? Быть может, это и был подкуп? Хотя, с другой стороны, деньги у Ксении уже были, а показания изменены вот-вот.
Или неожиданный удар – самый убийственный? Ведь все ожидали от нее, что она будет защищать своего без пяти минут мужа. А она – она его похоронила.
Тем временем двое стражей порядка боролись с Валентиной Андреевной, явно не справляясь. Трещали стулья, менты охали и получали тумаки, зал выражал противоречивую гамму чувств по поводу баталии.
Валентина Андреевна продолжала переть на свидетельскую скамью и сотрясала воздух вербальными нечистотами, костеря почем зря несостоявшуюся невестку.
Честно говоря, я сама не знаю, почему решилась на то, что сделала в следующие пять секунд. Я сидела на самом ближнем к проходу стуле и вытянула ногу, загородив путь Валентине Андреевне. Какой бес меня попутал?! Тем более что нога была в новой туфле, что характерно, и в новом дорогом чулке. Не знаю, как это так получилось. Подсознательно сработала неприязнь, что ли? Но так или иначе – через мою ногу и навернулась Валентина Андреевна.
Она рухнула, увлекая за собой двух работничков МВД. При этом в полете эта туша подмяла под себя одного из несчастных ментов, белобрысого парня лет двадцати, и тот неистово взвыл, когда стокилограммовый вес гражданки Ельцовой приплющил его сверху.
Кто-то засмеялся, кто-то возмущенно призывал к порядку, несколько охранников бросились расцеплять и складировать по местам упавших. А я глянула в сторону скамьи подсудимых и увидела, что Ельцов смеется – беззвучным, раздирающим рот смехом…
А что ему еще оставалось делать после оглушительного предательства Ксении…
Я встала и поверх бушующего зала взглянула на Кристалинскую. Она продолжала стоять все на том же месте, откуда давала свои чудовищные показания, ни на кого не глядя, – очевидно, пыталась выключиться из этого кипящего ада.
Хотя, конечно, сделать это было чрезвычайно сложно, не сказать – невозможно.
Но вдруг Ксения вскинула голову и бросила холодный взгляд прямо на меня. Мурашки побежали у меня по коже: ни в одних глазах я не видела такой ледяной, такой ошеломляющей решимости. Решимости… для чего? Погубить Алексея?
Впрочем, после того что было сказано сегодня, это уже неважно.
Ксения. «Чужая». Как точно и как страшно, как метко оправдала она свое имя для своего несостоявшегося – уже теперь понятно – мужа…