Чей-то смех, гогот заставляет Берту умолкнуть. Мы прислушиваемся. Доносится из коридора. Я открываю дверь, и кого же я вижу? Господина Феликса в компании с тремя девушками из приличного общества, которые отказываются вернуть ему штаны. Они свернули их в комок и играют с ними (после того как поиграли с их обладателем).
Матрос-цербер, конвоировавший профа к его новому месту проживания, ржёт как ушибленный!
— Ну что вы, девочки! — смеётся Феликс. — Не злите меня, иначе я к вам не приду завтра!
Его угроза действует магически. Став послушными, они возвращают Нимбусу его портки, помогают ему влезть в них.
Обмен поцелуйчиками. Игривый шёпот. Наконец месье Феликс подходит к нам, скулы горят, глаза ещё блестят от удовольствия. Две оплеухи сметают с его лица блаженную улыбку.
— Это возмутительно! — вопит Берта. — Выставлять себя напоказ в таком виде, какой стыд!
— Ну что ты, моя ласковая, — заикается проф, — я не сделал ничего плохого. Это ученицы из моего класса, я их встретил на борту, и они меня немного дразнили. Каникулы, что вы хотите?..
Неудобство комнаты без окон или каюты без иллюминаторов заключается в том, что, если тебе надо узнать, день сейчас или ночь, ты должен смотреть на часы. И ещё нужно быть настороже, ибо можно обмануться на один круг циферблата. Цифры на моем «Дифоре» при свете лампочки сообщают мне, что сейчас семь часов, и, как я надеюсь, утра.
— Ты уже не спишь, Антуан? — спрашивает беззвучно Мари-Мари.
Она лежит на животе на верхней кушетке, откуда открывается вид на нижнюю, на которой Берта насапывает, придавив всей своей требухой щуплого господина Феликса.
— Как много шерсти у тёти Берты, — продолжает девчонка, растрепавшиеся косички которой напоминают этим утром уши спаниеля. — Интересно, а у мужчин внизу столько же волос, сколько у неё? Слушай, ты видел, какие они черные и завитые? Как будто каракуль; у маман был такой воротник на пальто. Она говорила, что этот продукт стоит кучу денег. Как ты думаешь, если их сбрить у тёти Берты и отдать меховщику, получится воротник?
Я не знаю, что ей ответить, ибо для честного суждения нужно предварительно взглянуть на волосяной покров. Но со стороны возвышения из грудей слышится слабый скрипучий голос преподавателя истории.
— Что характеризует современную молодёжь, это её практический подход к вещам, — подчёркивает Феликс сквозь Гималаи молочных желез, которые его погребают. — Ещё в предыдущем поколении девятилетний ребёнок при виде зада взрослого человека испытывал естественное смущение, тогда как теперь, вы видите, Мари-Мари не только с удовольствием разглядывает зад своей родственницы, но мысли, которые эта картина навевает, чисто утилитарные. Что возникает в мыслях этой малышки при виде волосяного покрова мадам Берюрье? Перспектива его применения с тем, чтобы получить воротник для манто. Мы летим с космической скоростью к почти животному материализму, мой дорогой. Человек вновь превращается в обезьяну, у него к этому склонность!
— Тётя Берта в неё уже почти превратилась, — фыркает дерзкая девчонка. — У неё прямо заросли!
Она начинает петь во всё горло старую песенку из студенческого фольклора:
У малышки Амели
Три волоска на попе.
Обещала мне она отдать их на ковёр.
Но волоски слетели, и ковёр накрылся.
У малышки Амели нет волосков на попе!
— А это вам как? — спрашивает она преподавателя. — Может, они ещё практичнее были, девочки вашего времени, мсье Феликс? Они не воротник, а целый ковёр хотели!
Аргумент заставляет профа задуматься. Как любой человек, попавший в затруднительное положение, он меняет тему разговора.
— Мне не нравится эта песня, — заявляет он с учёным видом.
— Для вас она слишком солёная или слишком пресная? — смеётся малышка.
— Я не об этом, а об её отрицательной стороне, — заявляет Феликс, которому после нескольких хитроумных усилий удалось освободиться от напластования жира.
— Что вы называете отрицательной стороной? — спрашивает Старик, разбуженный этой утренней болтовней.
— Несоответствие тона, — объясняет педагог. — Эта песня-рассказ начинается поэтично. Малышка Амели представляется нам юной, несмотря на её ранний волосяной покров, свежей, как весна, и бесконечно милой. Решиться на удаление своих трёх волосков, тогда как, с учётом её юного возраста, у неё их не так уж много, обнаруживает у этой девушки золотое сердце.
— «Пункт b», — продолжает Феликс, — к поэтичности добавляется феерия. Совершенно очевидно, что для картезианского ума даже вопрос не возникает о том, чтобы изготовить ковер, пусть даже скромных размеров из каких-то трёх волосков. И всё же при всей наивности этого выражения, можно допустить этот постулат. По прочтении трёх стихов напрашивается довольно милое и щекотливое действие. Однако, что происходит? Непонятный и бесцеремонный эллипс. Даже не пытаясь объяснить причину, нам объявляют, что малышка Амели лишилась растительности.
— «Пункт c»! — оглашает наш друг.
— На конце! — прыскает мисс Косичка.
— Перепишете мне урок десять раз, — брюзжит рассеянный Нимбус. — Пункт «с», повторяю, при всём при том, что мы имеем дело с меркантильным реализмом, здесь не принимается во внимание логика, ибо, если все волоски слетели у этой юной Амели, изготовить упомянутый ковёр становится легче с появлением дополнительного сырья. Так нет же, нас уверяют в том, что ковра не будет, этот осознанный пессимизм с особой силой проявляется в последней строфе: «У малышки Амели нет волосков на попе!» Чувствуется подспудная философия отчаяния. Нетрудно догадаться, что эта бедняжка Амели пребывает в расстроенных чувствах на вершине своего пустынного лобка, словно затерявшаяся душа в пустыне, безутешная оттого, что не удалось изготовить самый скромный из ковриков. Одним словом, Амели лишилась растительности безосновательно! Давайте согласимся, господа: эта песенка пронизана духом Сартра [49] !
Во время этого выступления Росс проснулся, поднялся и оделся. Он пользуется возникшей паузой, чтобы спросить у Старика:
— Сэр, считаете ли вы неуместным думать, что если нас лишили комфорта, то не настолько, чтобы лишать ещё и завтрака?
— Этого нам не уточнили, Росс, — шепчет Старик. — Не угодно ли вам осведомиться на этот счёт?
Росс кланяется и уходит. Но тут же появляется вновь и подходит к хозяйской кушетке.
— Сэр, — шепчет он. — Берюрье лежит в коридоре, могу ли я перешагнуть через него, или же вы хотите, чтобы я его доставил в дортуар?
— Он мёртв? — верещит Пино, к которому вслед за нами также вернулась ясность ума.