Никто? Очень даже кто: сам Берю!
— Да ладно, господин директор, — говорит он игриво, — не стоит метать икру из-за шутки двух бухариков. Этот тип из Буэн-Зареза торчал ещё сильнее, чем я.
Но Биг Шефа это трогает не больше, чем бульканье в сливной трубе.
— Сан-Антонио, скажите этому обалдую, чтобы он в моём присутствии молчал, умоляю вас. Когда он что-нибудь говорит, возникает желание дёрнуть ручку смывного бачка! И раз уж этот чек находится в вашей руке, верните его болвану, который принял этого смердящего шута за президента-гендиректора престижной круизной компании, на кораблях которой развевается французский флаг. Надеюсь, что после хорошего холодного душа этот аргентовый аргентинец отойдёт от своих миражей!
— Иду, босс! — угодничаю я, чтобы приглушить его злость. — Я улажу это недоразумение в два счёта.
Я выхожу вместе с Россом, который отправляется, как было решено, завоевывать наш завтрак.
* * *
Алонзо-Бистро-И-Упьемос-де-Монсеррат занимает каюту на самом верху под большой красной трубой с белой полосой, которая выбрасывает за один час больше дыма, чем заводы «Рено» за год. Угольные хлопья, широкие как налоговые декларации, падают в некий внутренний дворик, окруженный дверями и небольшими квадратными окнами. Каждая из этих дверей носит имя острова. Есть каюта «Таити», каюта «Корсика», каюта «Реюньон», каюта «Остров Сен-Луи». Читатели-географы заметят, что все эти острова являются временными французскими владениями.
Берю сообщил, что сеньор Алонзо-Бистро-И-Упьемос-де-Монсеррат [50] занимает «Таити».
Чудесное утро, такое голубое, такое золотистое угадывается сквозь бурю из сажи, извергаемую трубой. С разных сторон доносятся звуки музыки. Шум воды.
Я звоню в дверь. Ибо есть звонок. Но мне отвечает лишь спохмельная тишина! Звоню ещё раз. Nothing! Помня о том, что мы подплываем к берегам Испании, я стучу. По-прежнему облом и голяк. Может быть, партнёры Шаровидного уже в столовой? Или на утренней молитве, кто знает? Аргентинец — значит, католик.
Я собираюсь навострить лыжи или повернуть оглобли, если вам угодно, но замечаю нечто необычное, хотя оно полностью отвечает принципу сообщающихся сосудов: беззвучная струйка воды под лакированной дверью каюты.
А ведь поначалу я не обратил внимания. Вода на корабле вызывает не больше удивления, чем в голове академика. Если точнее, я её принял за лужицу. То, что она вытекает из каюты «Таити», указывает на то, что её жильцы уехали в свой загородный домик, забыв закрыть кран в ванной. Машинально я поворачиваю изящную медную ручку в форме руки, большой палец которой разместился между указательным и безымянным с гордой надписью, выгравированной полукругом: «Вот тебе, получи, он бельгийский». Дверь послушно открывается, и поток воды, гонимый бортовой качкой, заливает мне ноги.
В глубине каюты течёт водопадом. Хоть я и не служил в элитном корпусе пожарных войск, я бросаюсь в ванную комнату (которая как никогда оправдывает своё название).
И кого же я там нахожу? Не ломайте голову, мне платят за то, чтобы я вам сказал. Прекрасную партнёршу Берю, мои лапочки. Совершенно голую, до такой степени, что она убрала свою мушку со лба.
Поза у неё не очень академична, я бы даже сказал, что она скабрёзна в связи с тем, что мадемуазель сидит на биде. Вот из этого устройства и течёт вода. Странная разновидность скульптуры «Писающего мальчика». Я вас посвящаю в эти подробности, потому что, по правде говоря, в них нет ничего неприличного в связи с тем, что эта бедная индуска отправилась к своим предкам в мир белых слонов и священных (бешеных) коров. Две пули в сердце, даже если их получишь в ванной комнате Барнарда [51] , мало не покажется. Ей впрыснули начинку с расстояния один метр. Она была убита на месте. Она откинулась назад и прислонилась к стенке. В этой необычной позе и произошло трупное окоченение. Для предания её земле понадобится не гроб, а упаковка из-под холодильника.
Сдерживая тошноту, я выхожу из ванной, предварительно закрыв кран биде.
Помещение состоит из двух комнат, одна из которых представляет собой салон.
В первой из них лежит толстое тело господина А. Б. И. У. Д. Ma [52] .
В отличие от его спутницы, он полностью одет. Он лежит поперёк канапе, скрестив руки. Его также опломбировали двумя пулями в грудь. У убийцы, наверное, был тик!
Быстрый осмотр места происшествия ничего не дал, зато на столе я нашёл почтовую бумагу с гербом «Паксиф», которая имеется в распоряжении пассажиров во всех каютах.
На этой бумаге был составлен акт продажи «Мердалора» на франко-испанско-тарабарском, и почерком, обезображенным алкоголем. На нём стоят подписи двух сторон. Я быстро сую его в карман. Затем хватаю чековую книжку, которая лежала рядом с документом, и отрываю корешок от чека, подписанного на имя Берюрье. Проделав эту небольшую работу, я покидаю помещение тяжёлой походкой человека, согнувшегося от превратностей судьбы.
* * *
Беда — она как полицейский-велосипедист: никогда не приходит одна.
Как только я появляюсь в нашем ночном убежище, то нахожу там Оскара Абея, который жестикулирует что есть мочи.
— Что? Перекусить? А ещё чего? Брекфаст? Размечтались! Взбитую яичницу, как сказал ваш английский холуй, мармелад, оф корс, чай, овсянку, тосты для всех? Это что, провокация? В вашем положении, и вы ещё заикнулись насчёт бекона? Проголодались? Вспомнили про еду, в то время как мы с головой в дерьме! Двигать челюстями, когда две важные персоны только что исчезли перед нашими идиотскими носами и на наших дурацких глазах?
— Сказать вам, что я думаю насчёт еды, мои дорогие? — наезжает судовладелец. — Хрен вам! Поняли? Хрен вам! В десять часов мы будем в Малаге, вы сойдёте на берег вместе со своим оружием (никчемным) и своим багажом (излишним), и чтобы я больше никогда о вас не слышал! Никогда! Поскольку время лечит, с возрастом я, может быть, забуду о вашем дурацком существовании! От вас не больше пользы, чем от пластыря на деревянной ноге [53] , и вы ещё устраиваете скандалы на борту!