— Его и той стервы, его подружки.
— Но вы же больше не с ним. Вы сами решили уйти от него, так?
— Я не думала, что он променяет меня на какую-то паршивку.
Лицо доктора Эберштарка не выражало ровным счетом ничего. Прошло еще несколько минут.
— А чего вы ожидали после девяти лет? Что он останется один до конца жизни?
И снова молчание.
— Я сделала еще кое-что ужасное.
— Что вы сделали?
— Поцарапала машину этой дряни. Как ее там? Клио? Поцарапала отверткой капот. Написала: «ПОЛИЦЕЙСКАЯ ШЛЮХА. ТВОЙ РЕБЕНОК СЛЕДУЮЩИЙ».
— Через девять лет после того, как ушли от него?
— Вообще-то почти через десять.
— Чего вы хотели достичь этим?
— Иногда я чувствую себя тем скорпионом из басни.
— Какой басни?
— Той, в которой скорпион просит черепаху перевезти его через речку на другой берег. Черепаха отвечает: «Не могу. Ты ведь меня ужалишь». Скорпион говорит: «Послушай, я же не дурак. Если я тебя ужалю, пока мы будем переправляться, мы оба умрем — ты от моего яда, а я утону». — «Ладно, — соглашается черепаха. — Так и быть». И вот они доплыли до середины реки, и скорпион жалит черепаху. Та, умирая, все же оборачивается, смотрит на скорпиона и говорит: «Зачем ты это сделал? Теперь мы оба утонем». — «Знаю, — отвечает скорпион. — Мне очень жаль, но я ничего не могу с собой поделать. Такова моя натура».
— Значит, вы считаете себя скорпионом?
Она не ответила.
— Вам нравится так думать, чтобы оправдать свою злость?
— Знаю, это нерационально. Мне бы нужно радоваться тому, что он счастлив, но я не могу.
— Хотите его вернуть? Он представляет собой прошлое, то, что вы хотите, но не можете вернуть? Этого никто не может.
— Может, я псих и меня нужно посадить под замок?
— Тот факт, что вы сознаете это, говорит о том, что вы не больны. В вас копится злость, ее нужно куда-то вывести, и вы направляете ее на него и на женщину, которая, как вам представляется, мешает ему вернуться к вам.
Она села. Задумалась.
Подождав еще немного, доктор Эберштарк сменил тему:
— На нашем последнем сеансе вы собирались рассказать что-то о ребенке. Хотите рассказать сейчас?
Она пожала плечами.
— Дело в том… Я не уверена, что ребенок от Роя.
— Вот как?
— У меня был роман. С одним из его коллег.
— Человеком месяца Имон Поллок не был давненько, — сказал Гленн Брэнсон. — По крайней мере, в среде брайтонских антикваров. Твой приятель Донни Лонкрейн был прав.
Грейс повернул машину к въезду в крематорий. Из двух имеющихся в Брайтоне мультиконфессиональных крематориев он предпочитал муниципальный, «Вудвейл», напоминавший деревенскую приходскую церковь и расположенный в уютном зеленом местечке. Большинство же состоятельных горожан останавливали свой выбор на «Даунсе».
Рой Грейс считал правилом хорошего тона посещение похорон жертв, дела которых расследовал, но всегда при этом руководствовался и другим, скрытым мотивом. Он наблюдал за присутствующими и за теми, кто, держась поодаль, следил за церемонией со стороны. Иногда убийцы, люди психически нездоровые, действительно приходили посмотреть на происходящее, а те, что замучили до смерти Эйлин Макуиртер, здоровыми, конечно, не были.
Грейс сдал назад, заняв позицию, откуда они с Гленном Брэнсоном могли без помех наблюдать за прибывающими.
Кортеж был небольшой. Из первого подъехавшего вслед за катафалком лимузина вышли Гэвин Дейли и его сын Лукас с супругой Сарой. Из следующего появилась пара с двумя детьми. Внучка Эйлин Макуиртер и ее муж, Никки и Мэтт Спирс, решил Грейс, и правнуки покойной, Джейми и Изобел. Третий автомобиль доставил нескольких пожилых мужчин и женщин, в одной из которых Грейс узнал домоправительницу Гэвина Дейли. Двое оставшихся могли быть домработницей и садовником Эйлин.
Следующей была женщина, которую Грейс хорошо знал и которая очень ему нравилась, Кэролин Рэндал, региональный менеджер суссекской ветки «Краймстопперс», одной из благотворительных организаций, финансовую поддержку которым оказывала миссис Макуиртер. За ней шла глава фонда брайтонского хосписа «Мартлетс».
Гленн расстегнул ремень, сунул руку во внутренний карман пиджака и, достав конверт, передал его Грейсу:
— Здесь его карточка. Имон Поллок.
Грейс вытряхнул фотографию, с которой на него смотрел болезненно тучный мужчина лет шестидесяти с лишним, с коротко подстриженными седыми волнистыми волосами и до отвращения самодовольной усмешкой. Мужчина был в смокинге и с бокалом шампанского в руке.
— Какая у нас есть на него информация?
— На счету Поллока судимость. Давняя, от 1980-го. Занимался продажей краденых часов. Получил два года условно.
Грейс моментально насторожился.
— Часов?
Брэнсон кивнул.
— Думаю, кому-то надо с ним поговорить.
— Да. Я бы и сам слетал в Марбелью, если бы не…
Грейс положил руку на плечо другу.
— Ты в порядке, приятель?
Брэнсон кивнул, и глаза его блеснули от подступивших слез.
— Эри говорила, чего бы она хотела?
— Говорила, что не хотела бы, чтобы ее сожгли, — фыркнул Брэнсон. — Ничего не поделаешь, придется уважить. Я уже сообщил в погребальную контору, что мне нужен участок на Вудиндингском кладбище. Пойдешь со мной на похороны?
— Конечно. Дату уже назначили?
Сержант покачал головой:
— Нет. Ждем, когда коронер даст разрешение выдать тело из морга.
Вышедшая из подъехавшего скромного «ауди» молодая пара забрала с заднего сиденья ребенка. Грейс посмотрел на часы — до начала церемонии оставалось пять минут.
— Ну что, идем?
— Ага.
Не успели они выбраться из «форда», как у суперинтендента зазвонил телефон.
— Рой Грейс, слушаю.
Звонил эксперт-криминалист Дэвид Грин.
— Подумал, что вас это заинтересует. Нашли крохотное пятнышко крови, — взволнованно доложил он. — В том двойном радиаторе, что взяли из дома.
— К которому они привязали Эйлин Макуиртер?
— Да. Пятнышко совсем маленькое, но в неплохом состоянии. Думаю, сможем получить образец ДНК.
Грейс сразу же вспомнил ссадины на костяшках пальцев нагловатого коммерсанта Гарета Дюпона. Вспомнил и то, о чем узнал накануне от Донни Лонкрейна в тюрьме Льюис.
— Можешь сделать все побыстрее?