— Уже отправил материал в лабораторию.

Всего лишь пару лет назад работа по выделению ДНК занимала несколько недель. Теперь результат получали порой в течение двадцати четырех часов.

— Отлично, Дэйв!

— Спасибо, босс. Но радоваться рано, придется подождать.

Они уже подошли к входу в часовню. Грейс дал отбой и уже хотел сообщить новость другу, но тут у сержанта зазвонил телефон.

— Да, вы с ним и разговариваете, — подтвердил Брэнсон. — Извините, не очень хорошо вас слышу. Можете повторить? — Он помолчал секунду-другую, прислушиваясь. — Черт! Точно? Получили подтверждение?

Глаза у него заблестели, и Грейс, наблюдая за сержантом, подумал, что уже давно не видел его таким оживленным. Через минуту Брэнсон закончил разговор и повернулся:

— Ну, думаю, тебе это понравится.

60

Гэвин Дейли вернулся с похорон около четырех пополудни. Большой пустой дом встретил его с непривычной неприветливостью. Совершенно измотанный, он добрался до кабинета, налил больше обычного вина, раскурил сигару, сел и, осушив первый бокал практически залпом, уставился в окно.

Родственники Эйлин пригласили его в ресторан после похорон, но он отказался. Хотелось побыть одному, подумать. В шесть Гэвин Дейли прошел в столовую и сел за стол с немного помятым «Аргусом» в ожидании раннего ужина.

В девяносто пять человек может позволить себе утопить горести в прекраснейшем вине, говаривал он людям, в особенности своей домоправительнице Бетти, упрекавшим его за пристрастие к выпивке. А еще он знал, что в кухонном шкафчике у нее всегда есть бутылочка «Бристоль крим».

Дважды в неделю Бетти готовила его любимый ужин: копченого лосося из местной коптильни «Спрингс» с большим кружком лимона и яичницей. Лосось — рыба жирная, и Гэвин считал, что в том числе и ей он обязан здоровьем в столь почтенном возрасте. Впрочем, в нынешнем настроении ему было не до этого.

В этот вечер, торопясь вернуться в кабинет, Гэвин Дейли закончил с ужином быстрее обычного. Сев за письменный стол и включив свет, он достал из ящика конверт из плотной коричневой бумаги, в котором держал фотографию сломанных часов «Патек Филип». Странно, но конверт был пуст. Гэвин Дейли нахмурился, пытаясь вспомнить, куда мог положить снимок. Он хорошо их помнил и мог без труда представить: погнутая головка; стрелки, застывшие навечно в 1922-м; невидимый Человек-на-Луне за желтоватым полумесяцем на синем фоне с золотыми ночными звездами.

Гэвин Дейли снова задумался над значением цифр. Тех, написанных от руки теперь уже выцветшими чернилами на другой стороне страницы из нью-йоркской «Дейли ньюс».

953704042404

«Помни цифры», — сказал посланец, передавший ему револьвер, часы и газетную страницу.

Он выпил еще вина. Срезал кончик очередной сигары. Что же они значат? Чего он не видит? Что упускает? Он потратил на разгадку почти девяносто лет, приглашал самых разных экспертов — цифры хранили молчание.

Ответ здесь. Он знал это. Знал так же ясно, как и слышал шепчущий из могилы голос отца.

— Эй, малыш, еще не спишь?

— Не, па, не сплю. Можно посмотреть на твои часы?

Его время истекало.

Говорят, жизнь — дар. Может быть. Или, может быть, проклятие. Ему же представлялось, что жизнь — путешествие. Путешествие по круговому маршруту. Он снова был ребенком. В Нью-Йорке. В далеком 1922-м. Вспоминал ту ночь, когда убили его мать и увели отца. Вспоминал свое обещание, данное на корме «Мавритании».

«Когда-нибудь, па, я вернусь и найду тебя. Спасу тебя, где бы ты ни был».

Гэвин Дейли частенько повторял запавшие в память слова Хемингуэя. Он не совсем понимал их, но знал — они относятся к нему.

Есть вещи, научиться которым невозможно быстро и за постижение которых должно заплатить единственным, что у нас есть, временем. Это очень простые вещи, и, поскольку постижение их требует всей жизни, то немногое новое, что каждый получает от жизни, стоит очень дорого, и есть единственное наследие, которое он должен оставить.

А что, часто спрашивал себя Гэвин Дейли, получил от жизни он?

Огромное богатство. Богатство, которым не с кем поделиться и которое придется оставить внучке Эйлин и ее семье. Сыну Лукасу, по совету адвоката, — лишь небольшое наследство по завещанию, что затруднит ему возможность оспорить его волю. И какой, спрашивается, от всего этого толк?

Да, конечно, путешествие было не лишено приятностей. Несколько десятилетий он оставался бесспорным королем брайтонского мира антиквариата. А теперь?

А теперь?

После «черного понедельника» [5] и потом 11 сентября, когда сюда перестали приезжать американцы, торговля антиквариатом, особенно коричневой мебелью, умерла, быстро и в конвульсиях.

Теперь это все стало историей. Теперь это все не имело никакого значения. Еще несколько лет, и его здесь не будет. А потом, по прошествии двух или трех десятков лет, о нем никто и не вспомнит, словно он и не жил вовсе. Многие ли помнят своих предков? Определенно нет. Вот так-то.

На столе зазвонил телефон.

— Гэвин?

Приторный нью-йоркский акцент принадлежал милейшему манхэттенскому пройдохе Джулиусу Розенблауму, неплохо зарабатывавшему на торговле дорогими часами сомнительного происхождения. Гэвин Дейли связался с американцем потому, что одной из специализаций были редкие морские часы. Добытые незаконно с затонувших кораблей, похищенные и украденные, они проходили через руки Розенблаума, не вызывая лишних вопросов.

— Подумал, это может иметь отношение к нашему недавнему разговору. Некоторое время назад мне позвонил какой-то парень с английским акцентом. Сказал, у него есть карманные часы «Патек Филип» 1910 года. Спросил, не желаю ли я взглянуть. Говорит, ищет наилучший вариант не меньше чем за три миллиона долларов.

— Вот как?

— И еще кое-что. На вопросы относительно истории хронометра отвечал уклончиво. Терминология выдавала полнейшего дилетанта, а ведь если у человека столь редкая вещь, он должен бы знать о ней кое-что, верно?

— Вообще-то да. Ты взял у него номер телефона или что-то еще?

— Нет, но он собирается принести их, сказал, что позвонит утром — остальное время у него занято.

— Ты не мог бы сфотографировать их и прислать снимки мне, факсом или электронной почтой?

— Разумеется.

— А заодно щелкни и его самого.

— Без проблем, у меня здесь камера видеонаблюдения.

— Он назвал себя?

— Роберт Кентон.