— Я надеялся, что, может быть, вы мне скажете.
— Я уже сказал, мы редко разговариваем.
Грейс поставил чашку и указал на бюст Т. Э. Лоуренса. Он узнал его потому, что Клио занималась в Открытом университете, где изучала философию.
— Полагаю, вы держите его здесь по какой-то причине.
— Они все здесь по одной причине. Все — великие ирландцы, трудами которых я восхищаюсь.
— Тогда вы вспомните, что сказал однажды Лоуренс: «Оценить новость — то же самое, что привязать жестянку к хвосту кошки».
Дейли нахмурился:
— Вообще-то не помню. И что это значит?
— Это значит, мистер Дейли, что каждый раз, когда вы шевелите пальцем, я слышу, как где-то звякает ваш сын.
Лицо старика полыхнуло гневом. Поднявшись из-за стола, он указал рукой на дверь:
— Вон, мистер Грейс! Детектив-суперинтендент или какой там у вас чин! Вон! Захотите снова поговорить со мной или моим сыном — обращайтесь к моему адвокату.
— Не возражаете, если я сначала допью кофе?
— Вообще-то возражаю. Убирайтесь к чертям из моего дома и больше не беспокойте без ордера.
Экономка выпустила Роя Грейса через переднюю дверь. Он поблагодарил ее за кофе и с улыбкой зашагал по посыпанной галькой дорожке к своей машине, унося больше, чем смел рассчитывать.
— Девятнадцатый век, — сообщил Лукас Дейли двум тихим, вежливым китайским дилерам в деловых костюмах. Он уже продавал им кое-что раньше, а теперь указывал на пару изящных китайских ваз. В последнее время китайцы и японцы были теми из немногих, кто еще тратил хорошие деньги на антиквариат. — Из Кантона. — Лукас постучал пальцем по панелям восточных фигурок. — Исключительные вещицы! Мы купили их у герцога Суссекского — ему пришлось недавно распродать часть фамильных ценностей, чтобы получить средства на поддержание особняка. По словам герцога, вазы были куплены в Кантоне его прапрадедом, помогавшим Джону Нэшу делать приобретения для Павильона. Вещи действительно редкие. Думаю, вы со мной согласитесь.
Никакого герцога Суссекского не было. Вазы Лукас приобрел у местного скупщика краденого Лестера Сторка. Без лишних вопросов, за сотню фунтов.
— Сколько? — спросил один из китайцев.
— Две с половиной тысячи фунтов за обе. Понимаете, найти пару в таком хорошем состоянии сейчас очень трудно…
— Лукас? — прервал его помощник Деннис Купер, вырядившийся в еще более жуткую, чем обычно, гавайскую рубаху.
— Я занят.
— Твой отец. Говорит, что срочно.
— Скажи, что у меня покупатели.
Когда он повернулся, китайцы уже шли к выходу.
— Эй! — крикнул Лукас. — Эй! Ваше предложение?
— Мне не нравится ваше лицо, — бросил тот, с которым он разговаривал.
— Да пошел ты!
Дверь за ними закрылась.
Деннис подъехал к нему на своей каталке и протянул телефон. Лукас грубо выхватил трубку.
— Я занят…
— Тупица! — оборвал его Гэвин Дейли. — Совершенный кретин! Ты должен был получить от них информацию, но не убивать.
— Ты о чем? — понизив голос и отодвинувшись от помощника, спросил Лукас.
— Тебе было сказано отправиться в Марбелью и узнать, где часы. Я не приказывал кого-то убивать. О чем ты, черт возьми, думал? Зачем было убивать? Я хочу вернуть часы. Мне не нужна кровь.
— Я никого не убивал.
— Нет? Тогда как же случилось, что тела Тони Макарио и Кена Барнса нашли в бухте Пуэрто-Банус?
— Понятия не имею.
— Не имеешь? Неужели? Ты ведь навещал их со своим албанским головорезом, этим Борисом Карловым, так?
Соображать требовалось быстро, на ходу, но этим талантом Лукас никогда не отличался.
— Ну… мы вроде как… потолковали. Они были немного не в духе, но в полном порядке, когда мы ушли. Сказали, что Имон Поллок улетел в Нью-Йорк. Мы обыскали яхту и нашли сейф, но там ничего не было. Потом ушли.
— Мне только что нанес визит старший следователь по делу. И ясно дал понять, что считает меня причастным к их смерти.
— Да они были пьяны, когда мы уходили. Может, свалились за борт и утонули.
— Ты смотрел в ночное небо?
— В ночное небо? Ты про что?
— Ты смотрел в это чертово ночное небо, когда был там? После того, как ушел со своим Борисом?
— Никакой он не Борис, а Августин Красники.
— Так что ты увидел, когда посмотрел в ночное небо?
— Да не смотрел я ни в какое ночное небо.
— Какой стыд. А знаешь, что бы ты там увидел?
— Нет. И что?
— Летающих свиней.
— Ага, только небо было облачное.
— Очень смешно. Слушай. Мне нужно срочно улететь в Нью-Йорк.
— В Нью-Йорк? Зачем?
— Думаю, часы могут быть там, и если они там, то я знаю у кого.
Любовь к Брайтону была у Роя Грейса в крови. На свадьбе шафер Дик Поуп в характерном для себя стиле пошутил, что если Рой когда-нибудь попадет на вскрытие, то на каждой его кости патологоанатом обнаружит одно и то же клеймо — Брайтон, — как на популярном местном леденце.
Более десяти лет городская футбольная команда «Альбион», известная среди болельщиков как «чайки», не имела надлежащего дома и по необходимости использовала местный легкоатлетический стадион. Но в прошлом году благодаря щедрости индивидуального благотворителя Тони Блума и «Америкэн экспресс» команда получила стадион «Амекс», один из лучших, по общему согласию, футбольных стадионов в Европе.
В эту среду здесь проходила важная встреча чемпионата. Застряв в пробке на автостраде А27 и глядя на великолепное здание справа, Рой Грейс испытал прилив гордости. Оно не только украсило город, но и пробудило у него, как и у тысяч других жителей Брайтона и Хоува, интерес к игре.
Через десять минут суперинтендент припарковался у тротуара между двумя полицейскими машинами, откуда в сопровождении Даррена Бокэма, приписанного к клубу офицера полиции, облаченного в плюшевую куртку и форменную фуражку, направился в комнату наблюдения на Северной трибуне.
Благодаря продуманному расположению — на приличной высоте, за воротами — осуществляющий наблюдение полицейский прекрасно видел как ярко освещенное поле, так и трибуны. Матч уже начался. Грейс бросил быстрый взгляд на электронное табло — счет оставался сухим.
Двадцать из присутствующих на игре двадцати семи тысяч болельщиков являлись владельцами сезонных абонементов, так что при распределении мест приходилось проявлять особую осторожность, дабы минимизировать угрозу столкновений. Один из секторов на Восточной трибуне предназначался исключительно для семей с детьми. Рядом с ними располагались болельщики, известные своим миролюбивым нравом. Самые буйные помещались на Северной трибуне, ближе к комнате наблюдения. Приезжим фанатам отводились места на Южной трибуне.