Порох горел с взрывной — буквально — скоростью, и созданное им давление вытолкнуло пулю из латунной гильзы со скоростью около трехсот шестидесяти метров в секунду. Мягкий свинец принял форму бороздок в дуле, которые заставляют пулю вращаться так, чтобы она сохраняла стабильность во время движения по воздуху. Но в данном случае в этом не было необходимости. Пролетев всего несколько сантиметров по воздуху, свинцовая пуля прошила кожу черепа и притормозила, столкнувшись с костью. Когда пуля дошла до мозга, скорость ее уменьшилась до трехсот километров в час. Сначала снаряд прошел сквозь участок коры, отвечающий за моторику, и уничтожил его, обездвижив человека, потом продырявил височную долю мозга, уничтожил функции lobus dexter и lobus frontalis, [77] задел глазной нерв и натолкнулся на внутреннюю часть черепа с противоположной стороны. Угол попадания и низкая скорость привели к тому, что, вместо того чтобы пробить кость и выйти наружу, пуля срикошетила, пробила другие части внутреннего содержания черепной коробки и, постепенно замедляясь, наконец остановилась. К этому моменту она нанесла так много повреждений, что сердце перестало биться.
Катрина поежилась и забралась под руку Бьёрна. В большом церковном помещении было холодно. Холодно внутри, холодно снаружи, стоило одеться потеплее.
Они ждали. Все собравшиеся в церкви Уппсала ждали. Кашель. Интересно, почему люди начинают кашлять, как только войдут в церковь? Может быть, что-то в самом помещении вызывает першение в горле и желание сглотнуть? Даже в такой современной церкви, как эта, из стекла и бетона? А может быть, произвести это действие заставляет страх издать какой-то звук, который будет усилен акустикой? Или же это просто человеческий способ выразить другие подавленные чувства, выплюнуть их, вместо того чтобы разразиться слезами или смехом?
Катрина покрутила головой. Народу было немного, только самые близкие. Так мало, что для каждого из них было достаточно одной буквы в записной книжке Харри. Она увидела Столе Эуне. В кои-то веки в галстуке. Его жена. Гуннар Хаген, тоже с женой.
Она вздохнула. Надо было одеться теплее. Хотя Бьёрну, кажется, не холодно. Темный костюм. Она и не знала, что ему так идет костюм. Она смахнула пыль с его рукава. Пыли на нем, в общем-то, не было, просто она произвела такое движение. Интимный жест любви. Как у обезьян, ищущих вшей в шкурах друг у друга.
Дело было раскрыто.
Какое-то время они боялись, что потеряли его, что Арнольду Фолкестаду — ныне известному как палач полицейских — удалось ускользнуть, уехать за границу или спрятаться в какой-нибудь норе в Норвегии. Эта нора должна была быть глубокой и темной, потому что в течение двадцати четырех часов после объявления Арнольда в розыск его приметы активно передавались всеми средствами массовой информации, и любой сведущий человек в стране знал, кто такой Арнольд Фолкестад и как он выглядит. И в тот момент Катрина подумала, как близко они подобрались к нему на более ранней стадии расследования, когда Харри попросил ее проверить связь между Рене Калснесом и сотрудниками полиции. Если бы она расширила поиск, включив в него бывших полицейских, то обнаружила бы связь между Арнольдом Фолкестадом и парнишкой.
Она прекратила чистить рукав Бьёрна, и тот благодарно улыбнулся ей. Быстрой, похожей на судорогу улыбкой. Подбородок у него дрожал. Неужели он расплачется? Катрина поняла, что сегодня впервые увидит, как плачет Бьёрн Хольм. Она кашлянула.
Микаэль Бельман примостился на краю скамьи и взглянул на часы.
Через сорок пять минут ему предстоит новое интервью. «Штерн». Миллион читателей. Еще один иностранный журналист жаждет услышать историю о том, как молодой начальник полиции неустанно работал неделю за неделей, месяц за месяцем, чтобы одолеть этого убийцу, и о том, как он в итоге чуть было сам не стал жертвой палача полицейских. И Микаэль еще раз сделает маленькую паузу перед тем, как сказать, что глаз, которым он пожертвовал, небольшая цена за то, чего он достиг: помешал сумасшедшему убийце забрать жизни других своих подчиненных.
Микаэль Бельман натянул рукав рубашки на часы. Пора бы уже начинать, чего все ждут? Он долго думал, что сегодня надеть. Черное, чтобы подходило к ситуации и к повязке на глазу? Повязка на глазу была очень удачным аксессуаром, она рассказывала его историю так драматично и эффектно, что, по мнению газеты «Афтенпостен», он стал самым фотографируемым международной прессой норвежцем в этом году. Или же стоило выбрать более нейтральный темный костюм, который был бы вполне приемлемым и не так бросался в глаза во время интервью? После интервью он должен отправиться на встречу с председателем городского совета, поэтому Улла посоветовала нейтральный темный.
Черт, если они сейчас не начнут, он опоздает.
Он прислушался к себе. Испытывает ли он какие-нибудь чувства? Нет. Какие чувства он должен испытывать? Это всего лишь Харри Холе, не слишком близкий друг, не его сотрудник из Полицейского управления Осло. Но существовала вероятность, что кто-то из журналистов караулит снаружи, поэтому явиться в церковь было очень правильно с точки зрения пиара. К тому же невозможно отрицать, что именно Холе первым указал на Фолкестада, а поскольку это дело привлекло столько внимания, оно прочно связало Микаэля и Харри. А пиар будет теперь еще важнее, чем раньше. Микаэль уже знал, о чем пойдет речь на встрече с председателем городского совета. Партия лишилась важного лица, Исабеллы Скёйен, и искала новое. Популярного и уважаемого человека, которого хотелось иметь в команде. Они хотели бы, чтобы он тоже управлял городом. Когда ему позвонил председатель городского совета, он начал с восторгов по поводу того, каким симпатичным и мудрым предстал Бельман в большом интервью в журнале «Магасинет». А потом спросил: гармонирует ли программа их партии с собственными политическими воззрениями Микаэля Бельмана?
Гармонирует.
Управлять городом.
Городом Микаэля Бельмана.
Ну давай же, втопи уже педаль на этом органе!
Бьёрн Хольм чувствовал, как у него под рукой дрожит Катрина, ощущал холодный пот под костюмными брюками и думал, что сегодняшний день будет длинным. Длинный день, и только после него они с Катриной смогут снять одежду и забраться в постель. Вместе. И позволят жизни идти дальше. Так же продолжалась жизнь у всех, кто остался в живых, хотели они того или нет. И, скользя взглядом по рядам скамеек, он думал обо всех тех, кого здесь не было. О Беате Лённ. Об Эрленде Веннесле. Об Антоне Миттете. О дочери Руара Мидтстюэна. И о Ракели Фёуке и Олеге Фёуке — их тоже здесь не было. Все они заплатили свою цену за то, что связали свои жизни с человеком, который сейчас находился перед ними у алтаря. Харри Холе.
И каким-то удивительным образом казалось, что этот человек у алтаря продолжает оставаться тем, кем был всегда: черной дырой, затягивающей в себя все хорошее из окружающего мира, поглощающей всю любовь, данную и не данную ему.