Конечно, она могла бояться, что пуля пройдет сквозь него навылет и попадет в присевшего Харри.
А еще могло быть и так, что ее быстрый, почти пугающе практичный ум успел подумать о том, что должно произойти после этого, что для спасения всех их необходимо замаскировать случившееся. Переписать правду. Самоубийство. Женщина, стоящая рядом с Харри, вполне вероятно, успела подумать, что самоубийцы не стреляют себе в затылок с расстояния полуметра, а при условии, что человек — правша, как Арнольд Фолкестад, стреляют себе в правый висок.
Вот такая женщина. Все, что он знал о ней. Все, чего он не знал о ней. Потому что один вопрос ему пришлось задать себе после того, как он увидел ее в действии, после месяцев, проведенных в обществе Арнольда Фолкестада, и после сорока с лишним лет, проведенных с собой: насколько хорошо можно узнать человека?
Песня закончилась, и священник начал читать свадебные обещания: «Обязуешься ли ты любить и уважать ее…» — но они с Ракелью, нарушив сценарий, так и стояли лицом друг к другу, и Харри знал, что никогда ее не отпустит, независимо от того, сколько ему сейчас придется соврать, независимо от того, что невозможно пообещать любить другого человека до смерти. Он надеялся, что священник скоро заткнется и он сможет произнести «да», радостно бившееся в его груди.
Столе Эуне достал из нагрудного кармана носовой платок и протянул его жене.
Харри только что произнес «да», и отзвук его голоса еще звучал в стенах церкви.
— Что? — прошептала Ингрид.
— Ты плачешь, дорогая, — прошептал он.
— Нет, это ты плачешь.
— Правда?
Столе Эуне прислушался к себе. Черт, он действительно плакал. Немного, но достаточно, чтобы на его платке остались влажные следы. Он плакал не нормальными слезами, как обычно говорила Аврора. Он плакал жидкой невидимой водой, которая без всякого предупреждения могла начать течь по обеим сторонам его носа, хотя никто из окружающих не считал ситуацию, фильм или разговор особенно трогательными. Казалось, что упаковка внутри внезапно дала течь и из нее полилась вода. Ему бы хотелось, чтобы Аврора была здесь, но она участвовала в двухдневном турнире в Наддерюдхаллене и только что прислала ему сообщение, что они выиграли первый матч.
Ингрид поправила галстук Столе и положила руку ему на плечо. Он накрыл ее ладонь своей, зная, что она думает о том же, что и он: об их собственной свадьбе.
Дело было завершено, он написал отчет психолога с рассуждениями о том, что оружие, из которого застрелился Арнольд Фолкестад, оказалось тем же, из которого был убит Густо Ханссен. Что между Густо Ханссеном и Рене Калснесом было много схожего: оба они — молодые красавцы, которые без зазрения совести продавали сексуальные услуги мужчинам разного возраста. Фолкестад влюблялся в таких, и вполне возможно, что Фолкестад, со своими признаками параноидальной шизофрении, мог убить Густо из ревности или по целому ряду других причин, основанных на его ошибочных представлениях, являющихся следствием глубокого, но необязательно заметного другим психоза. К этому Столе приложил свои записи того времени, когда Арнольд Фолкестад, работая в Крипосе, пришел к нему с жалобой на раздающиеся у него в голове голоса. И хотя психологи уже давно сошлись во мнении, что голоса в голове не являются определяющим симптомом шизофрении, Эуне в случае с Фолкестадом склонялся именно к этому и начал готовить диагноз, который остановил бы следовательскую карьеру Фолкестада. Но отчет об этом ему не довелось отправить по назначению, поскольку Фолкестад сам решил уволиться после того, как рассказал Эуне о домогательствах к анонимному коллеге. Таким образом, лечение закончилось, и он пропал с радаров Эуне. Но очевидно, пара факторов привела к ухудшению его состояния. Первый фактор — нанесенные ему повреждения головы, из-за которых он долго пролежал в больнице. Существуют важные исследования, в которых утверждается, что даже незначительные повреждения мозга, вызванные ударами, способны привести к таким изменениям в поведении, как рост агрессии и уменьшение способности контролировать свои импульсы. Кроме того, такие же удары по голове, которые получил он сам, он наносил своим жертвам. Вторым фактором стала потеря Рене Калснеса, ведь свидетельские показания указывают, что он был дико, почти маниакально влюблен в него. Тому факту, что Фолкестад закончил самоубийством деятельность, которую определенно считал своей миссией, удивляться не стоит. Единственной странностью было то, что он ничего не оставил, ни письменного, ни устного, ничего, что могло бы объяснить его поступки. Зачастую сумасшедшие испытывают потребность в том, чтобы их запомнили, поняли, объявили гениями, восхищались ими; они хотят занять свое заслуженное место в истории.
Но отчет был принят очень хорошо. Он стал последним кусочком мозаики, которого недоставало для того, чтобы все сложилось, по выражению Микаэля Бельмана.
Однако у Столе Эуне имелись подозрения, что для полиции был важен другой аспект. Его диагноз поставил точку в том, что могло превратиться в болезненную проблематичную дискуссию: как так получилось, что один из сотрудников полиции стал серийным убийцей? Конечно, Фолкестад был бывшим полицейским, но все-таки, что этот случай мог бы рассказать о полицейской профессии и о полицейской культуре?
Теперь же они могли отложить дискуссию в долгий ящик, поскольку психолог установил, что Арнольд Фолкестад был сумасшедшим. У сумасшествия нет никаких обоснований. Оно просто есть, это природная катастрофа, приходящая ниоткуда, так бывает. А потом надо просто двигаться дальше, ведь что может поделать человек?
Так думали Бельман и другие.
Так не думал Столе Эуне.
Но сейчас это надо было отложить в сторону. Столе вернулся на работу на полную ставку, но Гуннар Хаген заявил, что хочет, чтобы группа из Котельной стала быстро мобилизуемой группой, почти как «Дельта». Катрине уже предложили место следователя в убойном отделе, и ходили слухи, что она готова согласиться. Она утверждала, что у нее есть несколько веских причин переехать из своего могучего прекрасного Бергена в несчастную столицу.
Органист начал двигать ногами, и Столе услышал скрип педалей, после чего раздалась музыка. А потом появились жених с невестой. Теперь уже супруги. Им не надо было кивать направо и налево: в церкви было ровно столько народу, что они могли одновременно держать всех в поле зрения.
Празднование должно было состояться в «Шрёдере». Разумеется, любимое заведение Харри не было местом, которое обычно связывают со свадебными торжествами, но, по словам Харри, выбор сделала Ракель, а не он.
Присутствующие поворачивались вслед Ракели и Харри, которые шли мимо пустых скамеек в конце зала к дверям. К июньскому солнцу, подумал Столе. К свету дня. К будущему. Они трое, Олег, Ракель и Харри.
— Столе, ну же, — сказала Ингрид, вытащила из его нагрудного кармана носовой платок и протянула ему.
Аврора, сидя на скамейке, по восторженным крикам поняла, что ее подруги по команде снова забили.