Он сделал вдох, но она его опередила.
— Дашь затянуться? — пробормотала Ракель, еще теснее прижимаясь к нему.
Голая кожа излучала тепло, подобно изразцовой печи, и он мог начать скучать по этому теплу в самые неожиданные моменты. Одеяло было теплым внизу и холодным снаружи. Белое постельное белье, всегда белое постельное белье, никакое другое не может охлаждаться таким же правильным образом.
Харри протянул ей сигарету «Кэмел». Посмотрел, как она неумело держит ее, как втягивает щеки, кося глазами на сигарету, как будто ради безопасности с нее нельзя сводить глаз. Он подумал обо всем, что имел.
Обо всем, что мог потерять.
— Отвезти тебя завтра в аэропорт? — спросил он.
— Тебе необязательно это делать.
— Знаю, но мои занятия начинаются поздно.
— Отвези меня. — Она поцеловала его в подбородок.
— У меня два условия.
Ракель перевернулась на бок и вопросительно уставилась на него.
— Во-первых, ты никогда не перестанешь курить, как подросток на гулянке.
Она тихо засмеялась:
— Я попробую. А во-вторых?
Харри собрал во рту слюну, зная, что, возможно, когда-нибудь будет вспоминать об этом миге как о последнем счастливом мгновении своей жизни.
— Я жду.
Черт, черт.
— Я собираюсь нарушить обещание, — сказал он. — Обещание, которое в первую очередь дал самому себе, но которое, я боюсь, касается и тебя.
Он скорее заметил, чем услышал, как изменилось в темноте ее дыхание. Стало отрывистым, быстрым. Она испугалась.
Катрина зевнула и посмотрела на часы. На светящуюся зеленым цветом секундную стрелку, ведущую обратный отсчет. Никто из членов той следственной группы не сообщил о поступившем телефонном звонке.
Она должна была бы почувствовать, как нарастает напряжение по мере приближения критического срока, но вместо этого все было наоборот, она уже почти начала бороться с разочарованием, судорожно придумывая позитивные мысли. Например, о том, что, вернувшись в свою квартиру, она примет горячую ванну. О кровати. О кофе, который будет пить завтра утром, о новом дне и новых возможностях. Потому что новые возможности всегда появлялись, должны появляться.
Она видела огни фар на Третьем кольце, жизнь города, которая так непостижимо и невозмутимо шла своим чередом. Тьма стала еще плотнее после того, как тучи шторой загородили луну. Катрина хотела перевернуться, как вдруг замерла. Звук. Треск. Сучок. Здесь.
Она затаила дыхание и прислушалась. Позиция, доставшаяся ей, была окружена плотным кустарником и деревьями. Важно, чтобы ее не было видно ни с одной из тропинок, по которым он мог пройти. Но на тропинках не валялись сучья.
Снова треск. На этот раз ближе. Катрина автоматически открыла рот, как будто крови, которая быстрее понеслась по венам, требовалось больше кислорода.
Катрина потянула руку к рации, но не успела до нее дотянуться.
Он должен был двигаться молниеносно, и, несмотря на это, дыхание, которое она почувствовала на шее, было совершенно спокойным, а тихий голос у ее уха — невозмутимым, почти веселым:
— Что происходит?
Катрина повернулась к нему лицом и с хрипом выпустила из себя воздух:
— Ничего.
Микаэль Бельман схватил ее бинокль и направил на дом внизу:
— «Дельта» занимает две позиции у рельсов метро вон там, правильно?
— Да. Как…
— Я получил копию карты операции, — сказал Бельман. — Именно так я отыскал этот наблюдательный пост. Хорошо скрытый, должен признать. — Он хлопнул себя по лбу. — Ничего себе, комары в марте.
— Это мошкара, — возразила Катрина.
— Неправильно, — ответил Микаэль Бельман, не убирая бинокля от глаз.
— Нет, но мы оба правы. Мошкара — это те же комары, только меньше размером.
— Неправильно, что…
— Некоторые из них настолько малы, что пьют не человеческую кровь, а кровь других насекомых. Или же жидкости тела, у насекомых ведь нет…
— …ничего не происходит. Перед домом остановилась машина.
— Представьте, каково это — быть комаром, жить на поганом болоте, а тебя при этом еще кусают комары.
Катрина знала, что говорит только от нервозности, хотя и не совсем понимала, почему нервничает. Может быть, потому, что он начальник полиции.
— Из машины выходит человек и направляется к дому, — сообщил Бельман.
— Значит, в прошлой жизни ты был не слишком хорошим индусом… — Рация затрещала, но Катрина просто-напросто не могла остановиться. — А если мошка… Что вы сказали?
Она вырвала бинокль у него из рук. И неважно, что он начальник полиции, это ее пост. И все верно. В свете уличных фонарей она разглядела человека, уже вошедшего в калитку и следовавшего к крыльцу перед дверью. Он был одет в красное и нес что-то, что она не смогла определить. Катрина почувствовала, как у нее пересохло во рту. Это он. Это случилось. Это происходит сейчас. Она схватила мобильный телефон.
— И мне совсем нелегко нарушить это обещание, — сказал Харри, уставившись на отданную ему сигарету.
Он надеялся, что на одну глубокую затяжку ему хватит. А она ему понадобится.
— И что это за обещание? — Голос Ракели казался слабым, беспомощным. Одиноким.
— Это обещание я дал самому себе, — сказал Харри, обхватив фильтр сигареты губами. Он затянулся, почувствовал вкус последнего в сигарете табака, который по каким-то причинам сильно отличается на вкус от табака в кончике сигареты. — Обещание, что я никогда не попрошу тебя выйти за меня замуж.
В наступившей тишине он слышал, как порыв ветра промчался по кронам лиственных деревьев за окном, и они зашуршали, как возбужденная, шокированная, перешептывающаяся публика в зале.
А потом она ответила. Ответ ее прозвучал как короткое сообщение по рации:
— Повтори.
Харри кашлянул:
— Ракель, ты выйдешь за меня замуж?
Порыв ветра умчался дальше. И Харри подумал, что после него остались только тишина и покой. Ночь. И прямо посреди нее — Харри и Ракель.
— Ты сейчас не шутишь надо мной? — Она отодвинулась от него.
Харри закрыл глаза. Он находился в свободном падении.
— Не шучу.
— Ты уверен?
— А зачем мне шутить? Ты что, хочешь, чтобы все это оказалось шуткой?
— Во-первых, Харри, неоспоримым фактом является твое ужасное чувство юмора.
— Согласен.
— Во-вторых, мне надо думать об Олеге. И о тебе тоже.