Размышляя о человеческой глупости, Максимов мимоходом проверил карманы Карининой куртки.
Пачка сигарет. Горстка мелочи. И всего три купюры по десятке. Права на управление мотоциклом и легковым автомобилем. Паспорт скорее всего где-то прятала.
Имя и возраст она назвала правильно. Фотография соответствовала оригиналу, спящему сейчас в ванне. Отчество — Ивановна. С именем Карина сочеталось плохо, но смешанные браки никто не запрещал. Фамилия…
Максимов сунул пластиковую карточку на место. Бросил куртку на сундук.
Бесшумно вернулся в белую комнату, плюхнулся в кресло-мешок.
«Ну, конечно же, Дымова! — Он тихонько шлепнул себя по лбу. — Мог бы сразу догадаться. Так пилят и хают только горячо любимого и близкого человека. Детская обида… Судя по всему, развелся с мамой. Пил, конечно. А тут перестройка с нищетой началась. Разошлись. А Дымову подфартило: не приходя в сознание, стал парижанином. Там его Карина и нашла. Сравнила творческого папу с богатым отчимом… Нет, живут же люди. Бразильский сериал!»
Он встал, поднял с пола куртку Подумав, выпил «стременной», заел огрызком яблока. Рукавом куртки протер стаканчик, края столика, где могли остаться отпечатки пальцев. Вытер кинжал и полку стеллажа. Процедура бессмысленная в век анализа на микрочастицы, но привычка есть привычка. Окурок бросил в пачку сигарет, а ее положил в карман.
Напоследок осмотрел бело-черный подвал.
— Спасибо этому дому, пойдем к другому, — прошептал он.
На всякий случай заглянул в ванную.
Карина лежала в хлопьях пены. Как спящая Афродита. Потому что острые соски, затвердевшие от холода, соблазнительно торчали вверх, а ноги грациозно сплелись, как у античной статуи. Или как юная Офелия, выловленная из ручья. Потому что губы были фиолетово-черными, а лицо бледным. Мокрые волосы прилипли к щекам.
«Еще отморозит себе все на свете», — подумал Максимов и постучал по косяку.
— Бонжур, монами!
Веки у Карины дрогнули. В узкой щелочке появился зрачок. Потом закатился под верхнее веко.
— Подъем! — скомандовал Максимов.
Карина вздрогнула и распахнула глаза. Уставилась на Максимова.
— А, это ты! — наконец сообразила она. — Бр-р-р.
Она села, обхватив дрожащие плечи. Кожа сразу же пошла пупырышками.
— О, колбасит, — пролепетала она, перемежая звуки мелкой морзянкой зубов. — Я что, здесь уснула?
— Привычка, наверное, такая. Пьяный заплыв называется.
— Не подкалывай, — огрызнулась Карина. — Раз, два…три!
Она резво вскочила, повернулась спиной и врубила душ. Горячий дождь окатил ее с головы до ног. Смыл пену. Перед тем как ее окутало облако пара, Максимов убедился, что по копчику у Карины действительно ползет черная ящерка, а между острых лопаток синеет угловатая кельтская вязь.
Соблазн остаться был велик, но Максимов сделал над собой усилие и пошел по коридорчику к выходу.
Он выбрался из подвала. Блаженно потянулся. Рассвет уже позолотил крону липы. Птицы расчирикались так, словно обсуждали новый проект птичьей конституции. Облезлый кот подвальной наружности забрался на перила и внимательно следил за прениями пернатых депутатов, скачущих с ветки на ветку. С надеждой посмотрел на Максимова.
— Извини, брат, рогатку не взял.
Кот прищурил янтарные глаза, оценив шутку. Проводил взглядом человека в черном и вновь задрал морду.
В сотне метров от дома Карины Максимов остановился, пораженный открывшимся видом.
Чистый свет струился с неба, заливая проснувшийся город. Солнце зажгло реку, невидимую отсюда, но яркие блики на стеклах домов вдоль набережной горели так, что слепило глаза.
Покатый холм спускался к продолговатому пруду. Солнечные лучи еще не осветили его поверхность. И пруд казался полированным холодным изумрудом. А трава вокруг горела миллиардами алмазных брызг.
Представил, как таким же утром отряд рыцарей-крестоносцев взлетел на этот холм. Кони роняли пену с горячих губ в траву. Поскрипывали ремни под латами. Солнце дробилось на остриях копий. Мир, наверное, был таким же светлым и чистым. Впереди лежала граница — река Хрон. В тот год рыцари не рискнули пересечь ее и заложили новый замок на этом холме Понарт. У них уже была крепость Бальга, южнее.
Максимов попробовал слово на вкус — Бальга. Он научился и полюбил нанизывать созвучные слова, как разноцветные бусинки на ниточку. В образовавшемся цветном орнаменте иногда открывался великий смысл, затертый от частого и бездумного употребления слов.
«Бальга, Волга, Волхов, Балхаш — один корень. В звуке чувствуется что-то вращающееся. Валгалла — обитель героев. Бал-холл. Получается — круглый зал. Круглый стол короля Артура. Столько общего… Зачем же столько копий сломали и крови пролили?»
Он вспомнил, как называется этот пруд, изумрудной брошью лежащий у подножья холма. Шванентайх. По-русски — Лебединый.
«Белый лебедь Чайковского, царевна-лебедь и рыцарь-лебедь Лоэнгрин… Господи, что нам неймется? Что мы ищем различия, когда столько в нас общего?»
На боку под курткой запиликал телефон. Максимов быстро, как пистолет из кобуры, выхватил его из кожаного футлярчика.
На дисплее мигала пиктограмма с почтовым конвертом. Максимов нажал нужную кнопку. Под зеленым стеклом пробежали черные буковки, сложились в сообщение. «Свободный поиск», — прочел Максимов. Навигатор давал ему право самостоятельно найти и уничтожить цель.
— Спасибо за доверие, — усмехнулся Максимов.
Косой шрам на животе больно дрогнул, напомнив, чем кончается «свободный поиск».
Максимов в последний раз бросил взгляд на город под ясным рассветным небом. Отвернулся и пошел к дороге.
На автобусной остановке скучал пожилой приземистый мужчина с двухколесной сумкой-тележкой у ног. Тельняшка под сереньким пиджаком, спортивные штаны, пузырящиеся на коленях. Синяя бейсболка кустарного изготовления с трафаретной надписью «Кент». Курил мужик «Беломор», профессионально сдавив цилиндрик в гармошку.
Он, прищурившись от солнца, смотрел на идущего по бордюру Максимова.
Из редких кустов, Как медведь, выбрался молодой бычок в джинсовой куртке и адидасовских штанах. И, конечно, в шикарных кроссовках. В одной руке он держал банку пива, другой что-то поправлял в штанах. Покачиваясь, подошел к мужику в бейсболке, встал, закрыв солнце. Приложился к банке. Чмокнул и оглушительно рыгнул на всю округу.
— Ну что, ты докопался, парень? — услышал Максимов.
— Я с тобой, дед, за жизнь говорю. Так, как я ее понимаю. А ты молчи, м-ля…
Максимов решил не сворачивать, а идти прямо на них.