Вскинув кисть, посмотрел на часы.

— Думаю, успею. А где будет заседание?

— В областном музее, — по инерции ответил Белоконь.

Максимов чуть подался вперед, доверительно понизил голос:

— Понимаешь, Гриша. Я не могу выступить в качестве официального представителя геолого-археологической экспедиции Минкульта. Никто мне таких полномочий не давал. Но как на эксперта и человека, полностью разделяющего твои взгляды, можешь на меня рассчитывать. Во всяком случае, никто не может запретить нам с тобой быть патриотами. Правильно?

— Безусловно, — согласился Белоконь. Его согласие давало добро на хорошо залегендированный выход Максимова на немцев.

«Через Элю Караганову тоже можно было бы выйти на „гостей“, но сколько крови она бы выпила. А тут раз-два — и в дамки. Все-таки с энтузиастами легче работать».

Максимов старался сохранить бесхитростное выражение лица.

— Гришка, ты у главного сначала отпросись, — подал голос Альберт. — Сборище вы проводите в четыре часа, а на это время у нас запланировано заседание редколлегии. План на сентябрь надо верстать, или забыл?

Белоконь пошевелил бровями, перемалывая в голове ситуацию. Вскочил, протиснулся в узкий проход.

— Подождешь? — бросил он на ходу Максимову.

— Момент! — остановил его Альберт. Протянул только что вычитанную статью. — Сунь главному на подпись. Гриша скрылся за дверью.

— Поскакал конь наш бледный, — усмехнулся ему вслед Альберт.

Завозился крупным телом, как медведь в берлоге, удобнее устраиваясь в своем углу. Надолго зашелся сиплым астматическим кашлем. Потом свернул кулечком гранки статьи, превратив их в пепельницу. Закурил, уставившись на Максимова красными после кашля глазами.

— А ты на психа не похож, — заключил он, окончив осмотр. — Зачем тебе эта Янтарная комната?

— Если честно, то это не моя тема. Пишу работу по миграции янтаря в различных культурах. Только Грише не говори. Обидно за парня стало. Надо же хоть как-то поддержать.

— Ему поддержка нужна, да, — ухмыльнулся Альберт. — Видал, штаны сваливаются. Который год с лопатой по городу бегает, ни копейки не заработал.

— Он же по велению сердца, а не по расчету, — искренне заступился за энтузиаста Максимов.

— Ох, любят у нас, чтобы по велению сердца. Потому что платить не надо. А у Коня нашего, между прочим, три дочки. Старшая в невестах ходит. — Альберт покачал большой головой, густо поросшей пепельными кудряшками. — Хотя, с другой стороны… Если в доме теща, жена и три девки, в таком бабьем царстве чокнуться можно. Кто пить начинает, кто на рыбалку через день ездит, кто в гараже все выходные сидит, а наш Гриша в городского сумасшедшего превратился.

Максимов чутко уловил боль, которую Альберт пытался скрыть угловатыми медвежьими ужимками.

— А у тебя дети есть? — по наитию спросил он.

— Пацаны. В том-то все и дело. — Альберт не сдержался и продолжил: — Старшего в Чечне контузило. До сих пор лечится. А младшему осенью в армию идти.

— Понятно. — Максимов отвел взгляд, сделал вид, что рассматривает фотографии на стене. — А это Гришина дочка? — спросил он, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.

Указал на маленький полароидный снимок, вставленный в рамку большой фотографии с пеликаном.

— Нет. Это Дымов, школьный друг Гришки, со своим найденышем. Кариной зовут.

— Почему — найденыш? — сыграл удивление Максимов.

— Ай, дурдом в стиле Ваньки Дымова, — махнул рукой Альберт. — Сделал ребенка в Москве, а нашел в Париже. Кстати, фотографии его. Нравятся?

— Что-то есть, — выдал Максимов полагающуюся в таких случаях фразу с соответствующей глубокомысленной миной на лице. — Рука мастера чувствуется. Безусловно.

— Конечно, Ванька у нас мастер куролесить. — Альберт хрипло хохотнул. — Гришка Белоконь с первого класса вздыхал по одной девчонке. А Иван с ней уехал в Москву учиться. Он — в Строгановское, она — в МГУ. Там у них образовалась студенческая семья. Потом Лера попала в интересное положение, вернулась домой рожать, позабыв зарегистрировать брак с Иваном Дымовым. Второй раз накинуть хомут на шею Ванька не дал. Гришка подсуетился и свою кандидатуру попытался пропихнуть, но Лерка его напрочь отвергла. Как была Ованесовой, так и осталась. Еще пять лет Ваньку измором брала, пока универ заканчивала, потом плюнула. Папа сосватал ее за какого-то московского армянина. Он в перестройку нефтяным боссом стал. Сейчас Лерка в шелках и шубах. Карина в Париже в школу ходит. Ванька с фотоаппаратом по всему миру куролесит. А Гришанька все Янтарную комнату ищет. Как тебе такая «энциклопедия русской жизни»? Умрешь от хохота.

Слушая, Максимов подумал, что Альберт, как всякий провинциальный журналист, прячет в глубине стола потайную папочку с недописанным романом.

— Ованесов Гаригин Сергеевич — профессор вашего университета? — уточнил Максимов.

— Именно! — Альберт плюнул в кулечек с пеплом, ткнул в него окурок. — Гуру местных поисковиков. Вот с кого Гришке пример надо брать. Сколько было иностранных экспедиций за эти годы, у всех консультантом подрабатывал. Не думаю, что бесплатно. — Он смял кулек в комок, бросил в корзину. Покосился на дверь и понизил голос. — Ты поосторожнее на этом сборище шизиков. Гришка в вечных контрах со стариком. А тут еще из Парижа Ванька с Кариной заявились, как снег на голову Ованесов Ваньку Дымова на дух не переносит до сих пор. А так как Дымов ему на глаза старается не попадаться, то все пироги и пилюли достаются Гришке.

— Учту. — Максимов с благодарностью взглянул на Альберта. — А у вас тут не скучно.

— Это в Москве, если на карту России смотреть, тоска пробирает. А в провинции, брат, жизнь клокочет и кипит. Все у нас есть: и смех, и слезы, и любовь. — Альберт, грузно опершись на стол, вытащил тело в проход. Распрямил спину, придержав живот рукой. — Я пройду разомнусь. Если хочешь, дождись Гришу. Но, имей в виду, от главреда у нас быстро не возвращаются.

Оставшись один, Максимов снял с лица маску вежливого гостя, уставился неподвижным взглядом на фото.

Пеликан, выкатив грудь, плыл по черной воде.

«Черное солнце»

Пеликан, выкатив грудь, плыл по черной воде. Винер отложил рисунок и перевел взгляд на человека, согнувшегося над столом.

— Что это, Жозеф? — спросил он.

Жозеф, мужчина сорока лет, поднял голову и уставился на шефа таким же стеклянным взглядом, как у нарисованного им пеликана. Иссиня-черные всклоченные волосы, сухое скуластое лицо и отрешенный, обращенный внутрь взгляд миндалевидных семитских глаз выдавали в нем типичного обитателя богемного Монмартра. Сходство усиливалось эстетской небрежностью в одежде и пристрастием к легким наркотикам. В каюте витал тягучий аромат китайских палочек, забивая кислый запах утреннего косяка, выкуренного Жозефом.