— Ну, конкуренция между кладоискателями — нормальное явление.
— Не верь ему. Макс. Никакой клад ему не нужен. Он хочет скандала.
— Тоже неудивительно. Он же журналист.
Эрика покачала головой.
— Леон сумасшедший. Фанатик, как и его отец. — Она притянула Максимова ближе, зашептала в ухо. — Его отец был членом ОАС. Всю родню Леона вырезали в Кабилии [57] . Как он, по-твоему, может после этого дружить с арабами?
Максимов отстранился.
«А вот это называется провал агента», — подумал он. Вся маскировка Леона слетела в один миг. Он оказался не таким уж «независимым» и не таким уж журналистом. Да, сын за отца не отвечает. Но часто следует по его стопам. Кем мог стать сын члена тайной организации французских националистов, прошедших крещение в Легионе? Только легионером и агентом ОАС, если таковая еще сохранилась.
— Да, видеопленку легче унести, чем ящик с золотом. А продать можно за те же деньги.
— Он ничего не собирается продавать. Фанатику не нужны деньги, — шепотом возразила Эрика.
Дверь поехала в сторону. В салон заглянул врач в синем форменном комбинезоне.
— Как себя чувствуем? — дежурно улыбнулся он. — Сейчас мы вас перенесем в палату. Только не вставайте, прошу вас!
— Что он сказал? — спросила Эрика.
Максимов перевел.
Наклонился, коснулся губами ее мокрой щеки.
— До встречи, Эрика. Все будет хорошо.
Иллюминаторы на солнечной стороне превратились в яркие прожекторы. Солнце в безоблачном небе жарило так, что пробивало защитные пленки на стекле. Круглые, ощутимо плотные снопы света пролегли от борта к борту через салон.
По их движению Максимов определил, что самолет начал выписывать первую дугу перед снижением.
Встал с кресла, плотно ставя ноги на покачивающийся пол, побрел в туалет.
Долго плескал в лицо теплую воду. Подумав немного, снял рубашку, обтерся по пояс. Посмотрел на себя в зеркало. С лица сошло благодушное выражение пассажира частного самолета, направляющегося в нехлопотную командировку и коротающего дорогу между болтовней и выпивкой.
Внутри, под ложечкой, как всегда бывало в дороге, образовалась сосущая пустота. Ничего так не действует на нервы, как неизвестность. Куда летишь — знаешь, а что ждет — нет. И глупо уповать на правило: будь готов ко всему. А к чему именно? Чем больше включаешь воображение, тем хуже становится. Лучше уж вообще ни о чем не думать. Отключить голову — и все.
И все же он закрыл глаза и попробовал представить картинку из ближайшего будущего. Ничего путного не вышло. Солнце обожгло сетчатку, и под веками плескались фиолетовые пятна с рваными радужными краями.
«А чего ты хотел? — сказал он сам себе. — Когда будущее уже стало настоящим, надо не щуриться, а смотреть в оба».
Бросил в лицо последнюю пригоршню воды. И вышел наружу.
Стюардесса Вика в своем закутке укладывала пустые бутылки в пластиковый мешок.
— О! Хотела уже звать тебя. Снижаемся.
Самолет клюнул носом, пол вырвался из-под ног. Пришлось ухватиться за какую-то никелированную дужку. Сила инерции втиснула Максимова в кухонный уголок. Вика успела вскочить на ноги и смягчить удар смело подставленной грудью.
— Пардон, — пробормотал Максимов, отстраняясь.
— Мон плезир, — ответила Вика. В глазах ее прыгали веселые искорки.
— Языковый барьер преодолен, как я понял? — поддел ее Максимов.
Вика лишь первые десять минут полета вела себя профессионально нейтрально. Наметанным глазом определила, что пассажиры к миру хозяина самолета имеют весьма и весьма далекое отношение, и расслабилась. Сразу превратилась в двадцатилетнюю подмосковную девушку со всеми прилагающимися прелестями и недостатками. Водку с пассажирами пить не стала, но компанию поддержала. Открыто и весело хохотала над шутками, сама с юмором поведала пару историй из своей жизни. Чем дольше летели, тем больше становилось ясно, что Вике до смерти надоело подавать и выгребать за хозяевами. Хотелось замуж, а на должности воздушной прислуги ничего пристойного не светило.
— Слушай, а твой друг правду говорит? — Вика кивнула на шторку, закрывающую вход в салон. — Ну, что он холостой, одинокий.
— Конечно. А также истосковался по женской ласке и борщам.
— Да иди ты!
— Вика, солнышко, каждый командировочный — холост и одинок. Но в данном случае Леон не врет. Мы оба — одинокие волки. Зубастые, когтястые и давно не мытые. Хоть сейчас снимай на рекламу пены для бритья.
— Зачем же на рекламу? — повела бровью. — А он мне адрес дал, между прочим.
— Надеюсь, не «Париж, главпочтамт, до востребования»?
— Нет, самый настоящий. В октябре ждет в гости. У меня как раз отпуск будет.
«Значит, уверен, что вернемся. Оптимист, блин!»
— Что так усмехаешься?
— Завидую, — вздохнул Максимов. — Как сказал Чехов: «Хорошо иностранцу Он и у себя дома — иностранец».
Вика покусала накрашенную губку.
— А ты в Москве где живешь? — спросила она.
— На Войковской.
— Здорово, а я в Химках. Почти рядом.
— А как же Париж? — напомнил Максимов.
— Ну, отпуск же всего месяц.
— Резонно, — не мог не согласиться с такой практичностью Максимов.
Вика присела, поймала катающуюся по полу бутылку. Засунула в пакет.
— Ох, сколько напили. И как в вас только влезло, — с женской грустью пробормотала она.
— Так парашютов у вас не дают. А без парашюта страшно, — нашелся Максимов. — Вот и пьем.
— Там жара, градусов тридцать, — предупредила Вика.
— Нам не привыкать.
Максимов решил, что задерживаться возле женщины, смотрящей на тебя снизу вверх, слишком опасно. Экипаж в салон не выходил ни разу, но чем черт не шутит. Девчонке еще летать и летать.
Шагнул в салон.