— Если коротко — он врет, — буркнул Андрей. — Сознательно или нет, но врет.
— Любопытно. А если поподробнее?
Андрей замялся, решая, стоит ли об этом говорить.
— Ну? Я жду, — поощрительно улыбнулась Света.
— У нас очень большая и неприкаянная страна. Управлять ею крайне сложно — законы не действуют, повсюду равнодушие, мздоимство, воровство… В таких условиях одних разумных и грамотных решений мало. Нужны железная воля и полнейшая самоотдача для их осуществления, даже, если угодно, — подвижничество. А на подвиг способен далеко не каждый, и уж, во всяком случае, не он. — Андрей кивнул на экран.
— Да почему же не он?
— Не может быть подвига без любви, ты согласна? — Света кивнула. — В данном случае — любви сродни сыновней, к своему народу, к своей стране, — Света снова кивнула. — А этот господин, пока я его слушал, дважды употребил слова «эта страна»…
— Ну и что? — не понимала Света.
Андрей, весь разговор упрямо смотревший лишь в свою чашку, поднял глаза и строго взглянул на нее.
— Это все равно, что сказать о матери «эта женщина»…
Света с удивлением смотрела на него — неужели он серьезно?
— Андрей, но ведь это просто расхожее выражение, сейчас из десяти одиннадцать так говорят…
— Вот потому мы так и живем! В иные, лучшие для России времена, в ходу были другие выражения…
— Какие же?
— «Любезное Отечество», например! — отрезал Андрей и сердито уткнулся в свою чашку.
«Вот так, дорогая моя, получила? — озадаченно подумала Света. — А он, между прочим, очень любопытный малый…»
Они помолчали немного, сосредоточившись на остывающем чае.
«Нет, политика — слишком уж острая тема, — рассуждала Света. — Надо поискать что-нибудь поспокойнее…» Она стала переключать каналы и остановила свой выбор на популярной женской программе. «Попробуем-ка узнать, что наш мастер думает о прекрасном поле».
А Андрей в это время ругал себя за несдержанность. «Олух, ну что ты вскинулся-то? Кому тут нужны твои теории? Видишь же — человек пришел с работы, устал. К тому же одиночество… Ей отдохнуть хочется, поговорить спокойно, а ты… тоже мне, неистовый Робеспьер!»
Света открыла было рот, чтобы задать новый вопрос, но, стремясь загладить свою резкость, ее опередил Андрей.
— Ты как считаешь — кто прав? Оля или Маша? — неловко, с натугой спросил он.
«Надо же! Мало того, что он перехватил инициативу, он еще и мой вопрос задал! Ну-ну…»
— Когда как… — ответила Света, подумав: «Уж тебе-то наверняка ближе Оля!», — но чаще, конечно же, Оля.
— Да? И мне тоже. Все-таки в таком, как у Маши, непримиримом феминизме есть что-то противоестественное, правда? — Андрей старательно пытался вести светскую беседу.
— Противоестественное?
— Ну конечно. Ведь многовековая история развития человечества произвела своего рода естественный отбор, предоставив мужчинам — мужское, а женщинам — женское. Природа сама учла все наши различия и особенности — и физиологические, и психологические. Отрицать это нелепо, это значит отрицать законы природы…
— Ну, физиологические — понятно, а вот психологические… Ты думаешь, между мужчинами и женщинами есть какие-то существенные психологические различия? — Света про себя улыбалась: сейчас он будет учить ее психологии…
— Что ты! Огромные! Женщины вообще воспринимают все иначе. Более эмоционально, интуитивно, иррационально. Но иначе — не значит хуже. Наоборот, эти особенности дают женщине преимущество перед прямолинейной мужской логикой. Женщины, мудрые женской мудростью, это понимают и используют себе во благо, а женщины, умные мужским умом, воюют против этого — как Маша. Зачем?
— Может быть, они воюют совсем не с этим?
— А с чем же?
Света пожала плечами.
— С домашним рабством, например. С бесчисленными хозяйственными заботами, «великодушно» предоставленными им мужчинами. С бесконечными пеленками, кастрюлями и рубашками…
— Мне, конечно, трудно судить, но, думаю, мудрая и любящая женщина сама не отдаст никому ни своих пеленок, ни кастрюль, ни рубашек! А если же все это ее тяготит, значит, и муж ей — чужой, и дети его — не в радость, и, вообще, не сложилось у нее семьи, не с тем человеком жизнь она делит!
— Не слишком ли круто? Что, раз надоело мужу рубашки гладить, то уж и жизнь не удалась?
— А как же иначе? Ведь каждая женщина — а тем более любящая — немного колдунья. Она не просто рубашку гладит, она на этой рубашке тепло рук своих оставляет, чтобы оно всегда с любимым было, чтобы от бед оберегало, соблазны отводило, чтобы помнил он каждую минуту, что его и любят, и ждут… Это вековая домашняя магия, и в тягость нормальной женщине она быть не может…
Света слушала его, открыв рот. Его рассуждения были так необычны, так забавны! Конечно, глупость полная, но как интересно!
В тот вечер они проболтали допоздна, постоянно меняя темы разговора, и Андрей каждый раз демонстрировал свое особенное и, как правило, весьма любопытное мнение. Света укладывалась спать очень довольная собой: да, это была отличная идея — оставить Андрея у себя!
Назавтра «вечер вопросов и ответов» состоялся снова, и на следующий день — тоже. Но характер бесед несколько изменился. Уже не опасаясь, что собеседник «закроется», Света стала позволять себе возражать Андрею. Особенно ее «доставала» его склонность к нравоучениям, от некоторых его сентенций за версту несло домостроем, какой-то дремучей, кондовой моралью, столь странной для современного молодого человека. Иногда она не выдерживала и, разгорячившись, всерьез начинала спорить.
— Ты проповедуешь старые как мир, избитые и банальные истины! — сердито упрекала она Андрея.
— Любая истина банальна, — спокойно отвечал он. — Небанальная истина — это уже открытие, на него я ни в коей мере не претендую.
— Андрей, — пыталась урезонить его Света, — но ведь времена меняются, с ними меняются и понятия нравственного!
— Меняются, к сожалению, понятия безнравственного, понятия нравственного изменяться не могут, — возражал он.
— Да почему же не могут?
— Помнишь, Кант говорил, что есть только две вещи, которые не перестают его удивлять: звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас? Ты не задумывалась, что же он нашел в этом удивительного?
— И что же, по-твоему?
— По-моему то, что и одно и другое — абсолютно, безгранично и вечно. Нравственный закон — это закон природы, как закон всемирного тяготения или закон Ома. Он был и будет всегда, во все времена и при всех режимах. Не важно, как он называется — Нагорная проповедь или Моральный кодекс строителя коммунизма — суть его от этого не изменится. Нравственный закон незыблем, потому что обеспечивает безопасность и жизнеспособность общества. Если он попирается массово, как у нас сейчас, то общество болеет, а если он отвергается всеми поголовно, оно гибнет.