Том купил темно-красного бархата на шторы в гостиной: те, что там висели, раздражали его. Он попросил синьору Буффи, жену управляющего домом, порекомендовать портниху, и та предложила, что сошьет шторы сама. Она запросила две тысячи лир, немногим больше трех долларов. Том всучил ей пять тысяч. Он купил несколько мелочей, чтобы украсить квартиру, хотя никогда никого к себе не приглашал, за исключением привлекательного, но не слишком умного молодого человека, американца, с которым познакомился в кафе “Греко”: молодой человек спросил его, как пройти отсюда в гостиницу “Эксельсиор”. Им было по пути, и Том зазвал его к себе выпить. Тому хотелось покрасоваться перед парнем и распрощаться навсегда, что он и сделал, угостив его своим лучшим бренди, показав квартиру и поразглагольствовав о приятности жизни в Риме. На следующий день молодой человек уезжал в Мюнхен.
Том тщательно избегал американцев, постоянно проживающих в Риме, которые стали бы приглашать его к себе и ожидать от него ответного приглашения, по с удовольствием болтал с американцами и итальянцами в кафе “Греко” и в студенческих ресторанчиках на Виа Маргутта. Только одному итальянскому художнику по имени Карлино, с которым познакомился в студенческой закусочной на Виа Маргутта, он назвал себя, сказал также, что занимается живописью и берет уроки у художника по имени Ди Массимо. Если полиция когда-либо будет расследовать, что делал Дикки в Риме, когда Дикки, возможно, давно уж исчезнет и превратится в Тома Рипли, этот художник, без сомнения, скажет, что Дикки Гринлиф в январе был в Риме и занимался живописью. Карлино никогда не слышал о Ди Массимо, но Том описал его так живо, что Карлино, вероятно, не забудет его до конца своих дней.
Том был один, сам по себе, но совсем не чувствовал себя одиноким. Как тогда, в Париже, ему казалось, что он играет на сцене, а публика – целый мир, и он должен постоянно быть во всеоружии, ибо сделать ошибку было бы катастрофой. Но он точно знал, что не сделает ошибки. Наверное, такое своеобразное, восхитительное чувство характерно для блестящего актера, играющего главную роль и убежденного, что никто не может сыграть ее лучше, чем он. Он был самим собой и в то же время другим человеком. Он чувствовал себя безупречным и свободным, несмотря на то что его рассудок контролировал каждое движение. Теперь он уже не уставал от этого, как в первое время. Исчезла потребность расслабиться, оставшись наедине с собой. С той самой минуты, как он вставал с постели и шел чистить зубы, он был Дикки Гринлифом и так же, как Дикки, чистил зубы, отставив в сторону локоть, и так же, как Дикки, вращал ложку внутри яичной скорлупы, собирая остатки, так же, как Дикки, неизменно вешал обратно первый галстук, вынутый из шкафа, и выбирал второй. Том даже написал картину в манере Дикки.
В конце января Том решил, что Фаусто, по-видимому, уже побывал проездом в Риме, хотя в последних письмах Мардж об этом не упоминалось. Мардж писала ему через Американское агентство примерно раз в неделю. Она спрашивала, не нужны ли ему носки или шарф, потому что, несмотря на работу над книгой, свободного времени у нее сейчас предостаточно. Она вставляла в каждое письмо какую-нибудь забавную историю про общих знакомых в Монджибелло, чтобы Дикки не подумал, будто она по нему все глаза выплакала, хотя было совершенно очевидным – так оно и есть. Не приходилось также сомневаться, что она не собирается отбыть в феврале в Штаты, не сделав еще одной отчаянной попытки встретиться с ним лично. Потому-то она и не жалела трудов на длинные письма и вязание носков и шарфа, которые, как был уверен Том, не заставят себя ждать, хотя он и не отвечал на ее письма. Эти письма были ему противны. Прикасаться к ним и то было неприятно, и, едва проглядев, он рвал их в клочки и бросал в мусорную корзинку.
Наконец он написал:
“Я пока отказался от мысли снять квартиру в Риме. Ди Массимо едет на несколько месяцев на Сицилию, и, возможно, я поеду с ним, а оттуда еще куда-нибудь. Планы мои неопределенны, но мне как раз и нравится эта свобода, тем более в том настроении, какое у меня сейчас.
Не посылай мне носков, Мардж. Честное слово, мне ничего не нужно. Желаю удачи с книгой”.
У Тома был билет на Мальорку: поездом до Неаполя, потом теплоходом из Неаполя в Пальму в ночь с тридцать первого января на первое февраля. Он купил два новых чемодана в магазине “Гуччи”, лучшем магазине кожаных изделий в Риме: один – большой, мягкий, из кожи антилопы, другой – изящный, матерчатый, желтовато-коричневый, с коричневыми кожаными ремнями. На обоих были инициалы Дикки. Один из своих собственных двух чемоданов, более потертый, он выбросил, а оставшийся, набитый его собственными вещами, держал в стенном шкафу на всякий пожарный случай. Но Том не предполагал, что такой случай произойдет. Затопленную лодку в Сан-Ремо так и не нашли. Том каждый день тщательно просматривал газеты в поисках сообщения о находке.
Однажды утром, когда Том укладывал чемоданы, кто-то позвонил в наружную дверь. Он подумал, что это какой-нибудь торговый агент или кто-либо ошибся адресом. Рядом с его звонком не было таблички с фамилией, и он предупредил управляющего, что не желает этого, ибо не любит незваных гостей. Позвонили второй раз, но Том по-прежнему не обратил внимания и продолжал мечтательно паковаться. Он любил паковаться и, отведя на это полный день или даже два, любовно укладывал вещи Дикки в чемоданы, то и дело примеряя перед зеркалом красивую рубашку или куртку. Он стоял перед зеркалом, застегивая синюю с белым, с рисунком, изображающим моржей, спортивную рубашку Дикки, которую тот ни разу не надевал. И в это время в дверь постучали.
У Тома мелькнула мысль, что это Фаусто. Как раз в духе Фаусто было выследить его в Риме и сделать ему сюрприз. Впрочем, что за глупости, наверняка просто ошибка. Но пока он шел к двери, у него вспотели и похолодели ладони. Еще немного, и он упадет в обморок, а ведь как нелепо будет выглядеть этот обморок, и мало ли что может случиться, если его найдут лежащим на полу. Подумав об этом, он заставил себя двумя руками дернуть дверь, которую, однако же, ему удалось приоткрыть едва ли на десять сантиметров.
– Привет! – сказали по-английски из полумpaкa прихожей. – Дикки? Это я, Фредди!
Том отступил назад, потянул на себя дверь.
– Он… Заходите, пожалуйста. Его сейчас нет. Он придет попозже.
Фредди Майлз вошел и огляделся. Его некрасивое веснушчатое лицо поворачивалось во все стороны. Как, черт побери, ему удалось найти квартиру? Том поспешил стащить с пальцев перстни и сунуть их в карман. Что еще нужно сделать? Том быстро обвел глазами комнату.
– Вы живете у него? – спросил Фредди, посмотрев тем самым косым удивленным взглядом, который делал его похожим на испуганного идиота.
– Да нет. Я зашел ненадолго, – сказал Том, небрежно снимая рубашку с моржами. Под ней у него была другая рубашка. – Дикки вышел перекусить. Кажется, он сказал, что пойдет в “Отелло”. И вернется часа в три.
Наверное, кто-нибудь из Буффи впустил Фредди и показал, в какой звонок звонить, а также сказал, что синьор Гринлиф дома. Быть может, Фредди представился старым другом Дикки. Теперь надо ухитриться выпроводить Фредди из дому, не столкнувшись внизу с синьорой Буффи, которая всегда приветствовала его певучим: “Buon' giorno [18] , синьор Гринлиф!”