Хелин взяла протянутую руку, но было видно, какого труда ей это стоило. Она не смогла даже вежливо улыбнуться.
— Добрый день, — выдавила она из себя.
Беатрис тем временем открыла дверь.
— Как ты вошла в дом?
— Меня впустила какая-то женщина, когда я объяснила, что иду к тебе, — Хелин дрожала. — Там внизу я бы совсем замерзла. Или упала бы в обморок. В каком ужасном месте ты живешь. Как ты это выносишь?
— Я всем довольна, — лицо Беатрис побелело от ярости. Хелин не могла выбрать более неудачный момент для своего неожиданного появления.
— Не мешало бы предупредить меня о приезде, — сквозь зубы произнесла она.
— Но как? — в голосе Хелин появились хорошо знакомые Беатрис плаксивые нотки. — С тобой вообще невозможно связаться.
— Ты же знаешь, что со мной можно связаться через миссис Чендлер. Могла бы выяснить номер и позвонить. Но ты сознательно этого не сделала, потому что знала, что я тебя не приглашу.
Хелин стояла посреди крошечной комнатушки, крепко вцепившись в сумочку.
— Ты что, вообще не рада меня видеть?
— Ты могла бы подумать о том, что твой приезд может оказаться некстати, — враждебно ответила Беатрис.
Фредерик между тем занес в квартиру чемодан Хелин и поставил его в угол.
— Я, пожалуй, пойду, — тихо сказал Фредерик. — Вам лучше остаться наедине.
Она хотела было попросить его остаться, но в присутствии Хелин, — в бешенстве подумала она, — это было лишено всякого смысла. Поддерживать светскую беседу в такой ситуации было невозможно. В воздухе буквально физически чувствовалось напряжение.
— Может быть, мы увидимся завтра? — жалобно спросила Беатрис.
— У тебя гостья, с которой тебе придется заняться, — сказал Фредерик. — Но мы созвонимся, хорошо?
Он поцеловал Беатрис. Краем глаза она заметила, как застыла Хелин, сжав губы в тонкую нитку. «Проклятая ревнивая ворона», — злобно подумала Беатрис.
Хелин немного успокоилась, когда Фредерик ушел, но не смогла скрыть ужаса от условий, в которых жила Беатрис.
— У тебя только одна эта комната? — спросила Хелин после того, как безуспешно попыталась найти еще одну дверь. — Где ванная?
— Здесь есть один туалет на всех съемщиков этого и верхнего этажа, — объяснила Беатрис. — Туалет находится выше — на один лестничный марш.
— О… и как много людей пользуются этим… туалетом?
— Семнадцать или восемнадцать. Точно я не знаю.
Лицо Хелин было таким серым и изможденным, что Беатрис стало ее даже жалко.
— Ты меня не покормишь? И где я буду спать?
— Я сплю на диване, но уступаю его тебе, — теперь она должна отдать ей и свое спальное место, подумалось Беатрис. — Себе я постелю на полу.
— А…
— Чего еще ты хочешь? Ах, да, поесть. Посмотри вон в том шкафу.
Она показала Хелин угол, в котором стояла электрическая плитка и маленький шкафчик, в котором Беатрис хранила посуду и еду. Хелин пошарила в шкафчике и нашла там немного хлеба, плитку мармелада и пару кексов.
— У тебя же почти ничего нет. Понятно теперь, почему ты такая худая.
— Я редко ем дома.
— Ты ешь вместе с этим… этим Фредериком Шэем?
— Обычно я ем в перерывах между уроками в близлежащих кафе. Но вечерами я, да, часто ужинаю с Фредериком.
Кусок кекса, который Хелин только что сунула в рот, едва не застрял у нее в горле.
— Я не понимаю, почему…
— Что ты не понимаешь?
— Почему ты так живешь. В этой жалкой дыре, которую ты именуешь квартирой. У нас на Гернси такой чудесный дом. Ты…
— Хелин, прости меня за прямоту, но на Гернси дом у меня, а не у нас. Он принадлежит мне. Ты просто можешь в нем жить, вот и все. И я одна буду решать, где мне жить. В данный момент я хочу жить в Лондоне, а не на Гернси. Ты сможешь когда-нибудь это понять?
У Хелин дернулись углы рта.
— Ты хочешь жить здесь из-за этого человека, ты в него влюблена.
Беатрис промолчала. Она, черт возьми, не обязана отчитываться перед Хелин.
— Как он на тебя смотрел! — продолжила Хелин. — И какие взгляды ты бросала на него. Я сразу заметила, что между вами чувство. Но как ты могла прийти с ним вечером в свою квартиру? Это очень неудачное время, и мне кажется, что ты должна…
У Беатрис застучало в висках. Нервы загудели, как провода.
«Ее надо раз и навсегда поставить на место, — подумала Беатрис. — Раз и навсегда. Иначе это никогда не кончится. Расслабляться нельзя ни в коем случае».
— Хелин, сегодня ты, конечно, можешь переночевать у меня, но завтра утром ты соберешься и уедешь. Я очень тебя об этом прошу, — сказала Беатрис. — Я тебя не приглашала. Я не хочу, чтобы ты была здесь.
— Что, что? — переспросила Хелин, не веря своим ушам.
— Я не хочу, чтобы ты была здесь, — повторила Беатрис, — и прошу, чтобы ты завтра уехала.
— Ты шутишь!
— Нет, я говорю вполне серьезно. У меня своя жизнь. Уже много лет. Ты должна наконец начать жить своей жизнью. Ты еще достаточно молода для этого.
Лицо Хелин мертвенно побледнело и стало серым, осунувшимся и безмерно усталым.
— После всего, что было, — сказала она, — после всего, что мы пережили вместе, нас уже ничто не сможет разлучить.
Беатрис без сил упала на диван. В словах Хелин она услышала неприкрытую угрозу.
— Господи, — тихо простонала она, — ты когда-нибудь оставишь меня в покое?
— Мы принадлежим друг другу, — мягко возразила Хелин. — Почему ты этому противишься?
— Потому что я хочу жить своей жизнью.
— Наши жизни неразделимы.
— Завтра ты уедешь.
— Я останусь, — сказала Хелин.
Хелин осталась и прожила в Лондоне четыре недели. На третий день Беатрис поняла, что не сможет выгнать ее из своей квартиры. Она выносила за дверь ее чемодан, но Хелин садилась на него и сидела, не двигаясь с места. «Она была как клещ, и даже хуже клеща, — думала Беатрис, — который вцепился в шкуру собаки». Клеща можно тащить, вертеть, крутить до тех пор, пока он не сдастся и не отцепится от своей жертвы. Хелин можно было тащить и крутить, сколько угодно, но она не отставала. В известном смысле, Хелин была очень подвижна. Она крепко держалась за свою цель, и на пути к ней с Хелин можно было делать все, что угодно — она терпела, позволяла себя гонять, пинать и щипать, но в конце концов всегда оказывалась там, куда хотела прийти. Она оправлялась, приходила в себя и, оставшись целой и невредимой, овладевала тем, чего добивалась с самого начала.