— Да что вы! Неужели? Вы имеете в виду, обнаружила в его квартире?
— Да. — Ингхэм не стал уточнять, что все случилось в его собственной квартире. Так оно будет лучше.
— А она не собирается к вам приехать?
— О нет. Слишком далеко. А где-то через неделю я и сам уеду. К себе в Нью-Йорк.
— К чему такая спешка?
— Я плохо переношу жару. Кажется, вы говорили, что хотели что-то показать мне?
— Ах да. Хотел дать вам кое-что послушать. Это не долго! — Адамс поднял вверх палец. — Но мне кажется, что это интересно. Идемте в спальню.
Опять дергающаяся пленка, подумал Ингхэм. А он-то надеялся, что Адамс нашел на дне моря древнюю амфору или загарпунил редкую рыбу. Как бы не так!
Снова чемодан на кровати, снова священнодействие с магнитофоном.
— Это моя последняя, — тихо сообщил Адамс. — Для трансляции в следующую среду.
Пленка зашипела, и началось:
«Добрый вечер, друзья. Это Робин Гудфэллоу, несущий вам новости из Америки, страны…»
Объявив, что это стандартное вступление, Адамс промотал пленку. Она булькала и поскрипывала, потом замедлила ход и послышалось:
«…то, что мы можем назвать демократией. Это правда, что израильтяне одержали решительную победу. С военной точки зрения они заслуживают поздравлений, поскольку одолели превосходящего численностью противника. Два миллиона семьсот тысяч евреев против ста десяти миллионов арабов. Но кто на самом деле нанес первый удар? Пусть, друзья мои, вам ответят на это ваши правительства. И если они честны, то они ответят, что это Израиль».
На мотающейся пленке последовала пауза.
«Это исторический факт. И он нимало не порочит Израиль, не подрывает его престиж и не… — Адамс явно подыскивал слово, хотя Ингхэм и был уверен, что тот не раз перезаписывал пленку, — и не выставляет Израиль в неприглядном свете, по крайней мере перед произраильски настроенными странами. Но, не удовлетворившись триумфом, изгнанием арабов и захватом арабских территорий, израильтяне проявляют все признаки оголтелого национализма, бывшего отличительной чертой нацистской Германии и приведшего страну к ее печальной участи. Поэтому, несмотря на то что Израиль столько раз провоцировали угрозами его территориальной целостности, его женщинам и детям, многочисленными пограничными инцидентами, которые я мог бы перечислить, в час торжества для него крайне важно проявить великодушие и, самое главное, избежать гордыни и шовинизма, которые послужили причиной падения других, более великих наций…»
Ингхэм был едва ли не шокирован.
«…не стоит забывать, что для половины населения Израиля арабский — это родной язык. Однако я вовсе не берусь утверждать, что они все арабы per se [17] . Израильтяне похваляются, что, транслируя по радио на арабском неверные маршруты, они сбивали с курса иорданские самолеты и танки, выказывая тем самым свое ментальное превосходство. Они хвалятся тем, что теперь, когда отменены законы, ограничивающие их деятельность лишь ростовщичеством, они становятся великими фермерами. Однако в США тоже нет таких законов, но очень немногие из них стали фермерами. Израильские евреи по своему происхождению сильно отличаются от американских, не столь близких к Востоку, к арабам. Нарастающая арабо-израильская антипатия уже доказала, что она грозит превратиться в длительное и безжалостное противостояние арабов и «близких к арабам», ярости одного народа против ярости другого. Но должен восторжествовать здравый смысл. Должно восторжествовать великодушие…»
Адамс снова перемотал пленку.
«…они должны, как братья, сесть за стол переговоров и обсудить…»
— Ну вот. — Адамс выключил магнитофон. — Дальше можно пропустить. Что скажете?
— Думаю, русским, с их антиизраильскими настроениями, это понравится.
— Русское правительство антиамериканское, — поправил его Адамс таким тоном, словно информировал о том, чего тот никогда не знал.
— Да, но… — Ингхэм колебался. Если не считать вьетнамскую войну, то так ли уж сильно русские настроены против Америки? — Высокомерие Израиля может оказаться лишь временным явлением. В конце концов, после такой победы у них есть право немного поторжествовать.
Адамс принялся жестикулировать так энергично, как Ингхэм никогда еще не видел.
— Временное или нет, оно опасно, пока существует. Оно опасно в любое время. Это чрезвычайно опасный признак.
Ингхэм немного поколебался, но не мог удержаться, чтобы не сказать:
— А вам не кажется, что Америка также ведет себя довольно высокомерно, заявляя, что ее образ жизни единственно правильный и самый лучший для всех? Более того, ежедневно истребляя людей, чтобы насильно привить его? Разве это не высокомерие? — Ингхэм отложил выкуренную до половины сигарету и поклялся себе, что больше не скажет ни слова на эту тему. Весь этот разговор выглядел глупым и до смешного абсурдным.
— Америка пытается смести диктаторский режим, чтобы дать людям возможность свободного выбора, — возразил Адамс.
Ингхэм ничего не ответил. Он методично стряхивал пепел с сигареты в пепельницу. Адамс окончательно вывел его из себя. На этом может и закончиться их дружба, подумал Ингхэм. Порвется все, что действительно их связывало, но ему наплевать. Ему не хотелось произносить высокопарных речей. Самое ужасное, что в словах Адамса об израильском национализме содержалась толика правды. Каждая из стран, на которые рассчитывал Израиль, предлагала ему вернуть захваченные им территории, но Израиль отказывался это сделать. Оба народа, и израильтяне и арабы, сильно раздражены. Единственное, что остается любому «нееврею» или «неарабу», так это держать рот закрытым. А если кто-то выступит с произраильскими или проарабскими призывами, то он рискует быть стертым в порошок. Это того не стоит. Это не его проблема. И ему незачем в это соваться.
— Не знаю, что можно сделать с этими чертовыми арабами, — сказал Ингхэм. — Какого дьявола они сидят на своей заднице и так мало работают? Прошу прощения за такие слова, но, если нищая страна намерена поправить свое положение, ее молодым людям непозволительно с утра до ночи протирать штаны в кафе, ничего совершенно не делая.
— Ага, вы тут тоже кое-что разглядели. — Адамс расцвел и заулыбался.
— Должен сказать, выбирая между двумя народами, западные страны отдают предпочтение евреям, потому что те умеют не только протирать штаны. А может, судя по тому, что я слышал, и вовсе их не протирают.
— Все дело в здешнем климате, в религии, — воздев глаза и почему-то нараспев произнес Адамс.
— В религии — возможно. Норман Дуглас заканчивает свою книге о Тунисе замечательным заявлением. Он говорит, что принято считать, будто это пустыня делает араба таким, каков он есть. Дуглас же утверждает, что это араб создает пустыню. Он позволяет земле превращаться в раскаленное пекло. Когда Тунисом владели римляне, здесь были пастбища, акведуки, леса, зачатки агрокультуры. — Ингхэм мог бы продолжать и далее. Собственная горячность удивила его самого. — Теперь все не так, — добавил Ингхэм, пока Адамс убирал свое оборудование. — Спасибо, что позволили мне прослушать вашу пленку. Я понимаю, что можно считать арабов интересным народом, изучать их фаталистическую религию, восхищаться их мечетями и всем остальным, однако все это просто чушь, понятная даже для простого туриста, если принять во внимание, что они с помощью всей этой ерунды держат себя в средневековье. Какой толк умиляться расшитым домашним тапочкам или чему-то еще, удивляться их фатализму, когда многие из них попрошайничают или даже воруют, причем у нас?