— Да. Думаю, что да. Я знаком с ней около года. Она работает для Си-би-эс на телевидении в Нью-Йорке. Ею написано несколько телевизионных сценариев и рассказов. Некоторые опубликованы, — добавил он.
Флейта звучала все громче. Заунывный мужской голос затянул арабскую песню.
— Сколько ей лет?
— Двадцать восемь.
— Достаточно взрослая, чтобы знать, чего ей хочется.
— Хм… Она была замужем, но неудачно… когда ей было двадцать один или двадцать два. Поэтому, уверен, она не спешит повторить ошибку. Так же как и я.
— Но вы собираетесь жениться?
Музыка становилась все громче.
— Пока все еще очень неопределенно. Я не вижу, какое это имеет значение, если только люди не хотят завести детей.
— Она собирается приехать к вам в Тунис?
— Нет. Хотя мне очень хотелось бы. Она близко знакома с Джоном Кастлвудом. На самом деле это он нас познакомил. Но у нее в Нью-Йорке свои дела.
— И она вам также не пишет. А Джон?
— Нет. — Ингхэм почувствовал к Адамсу некое теплое чувство. — Просто невероятно, как медленно работает здешняя почта, верно?
На десерт им принесли йогурт и блюдо с фруктами.
— Расскажите мне поподробней о вашей девушке. Как ее зовут?
— Ина Паллант. Она живет со своей семьей в большом доме на Бруклин-Хиллз. У нее есть брат-инвалид, которого она просто обожает. Джои. У него обширный склероз, и он, можно сказать, прикован к инвалидной коляске, но Ина во всем ему помогает. Он пишет картины — довольно сюрреалистические. В прошлом году она организовала для него выставку. Разумеется, ничего бы не вышло, если бы он не был талантлив. Ему удалось продать… э, около семи-восьми полотен из тридцати. — Ингхэму неприятно было говорить об этом, но он подумал, что Адамс может заинтересоваться цифрами. — Одна картина, например, изображала человека с сигаретой, сидящего в лесу на камне. А на заднем плане бежала на зрителя испуганная маленькая девочка, у которой из головы росло дерево.
Адамс заинтересованно подался вперед:
— И что же это должно означать?
— Растущий страх. Мужчина олицетворяет собой жизнь и зло. Он полностью зеленый. Он просто сидит и смотрит — или даже не смотрит, — наслаждаясь своей властью над происходящим.
Сын Мелика, упитанный парнишка лет тринадцати, подошел и, опершись своими пухлыми руками о стол, перекинулся с Адамсом несколькими словами по-арабски. Адамс улыбнулся. Затем парень принес им счет. Ингхэм настоял на том, что заплатит сам, поскольку ужин являлся продолжением его новоселья.
Внизу, на пыльной улице, Ингхэм приметил старого араба с седой бородой, отиравшегося возле его машины и которого он видел до этого уже несколько раз. Араб был в тюрбане и классических мешковатых штанах красного цвета, перехваченных чем-то под коленками. Он опирался на палку. Ингхэм догадался, что старик пытался открыть дверцу машины в его, Ингхэма, отсутствие; день за днем, с невозмутимым терпением он дожидался того момента, когда Ингхэм забудет ее запереть. Когда старик заспешил в сторону от большого пикапа марки «Пежо», Ингхэм мельком взглянул на него. Этот араб стал для него такой же неотъемлемой частью здешнего мира, как и желтовато-коричневая крепость или «Кафе де ла Плаж», находившееся неподалеку от ресторана. Ингхэм и Адамс немного прогулялись по центральной улице, но, поскольку начинало темнеть, повернули обратно. Единственным оживленным местом в городе в это вечернее время оставалась широкая песчаная площадка перед «Кафе де ла Плаж», на которой за столиками сидело несколько мужчин со своими чашками кофе или стаканами вина. Падавший из больших окон желтый свет освещал ножки переднего столика и обутые в сандалии ноги под ним.
Ингхэм посмотрел на входную дверь и увидел мужчину, которого грубо выталкивали из кафе. Мужчина едва не упал. Ингхэм и Адамс остановились посмотреть, что будет дальше. Мужчина, кажется, хватил лишнего. Он направился обратно в кафе, но его снова вытолкали в шею. Другой мужчина вышел из кафе, обнял пьяного и что-то ему сказал. Пьяный заупрямился, но потом позволил увести себя в сторону белых домов за крепостью. Ингхэм, заинтригованный происходящим, продолжал смотреть на покачивавшегося из стороны в сторону мужчину. Тот остановился как раз на том месте, где заканчивался падавший из окон кафе свет, и, оглянувшись, с вызовом уставился в сторону входной двери. Теперь на пороге кафе стоял высокий мужчина и тот, что обнимал пьяного; они о чем-то разговаривали, поглядывая в сторону застывшей в двухстах ярдах неугомонной фигуры.
Ингхэм пришел в восторг. Интересно, есть ли у них при себе кинжалы? Вполне вероятно, если это давняя вражда.
— Наверное, поссорились из-за женщины, — сказал Адамс.
— Да.
— Арабы страшно ревнивы, когда дело касается женщин.
— Да, я не сомневаюсь, — кивнул Ингхэм.
Они прошлись еще немного по пляжу, хотя Ингхэму не нравилось, что песок набивался ему в сандалии. В лунном свете маленькие ребятишки собирали пляжный мусор — вторая или третья волна сборщиков мусора после родителей и старших братьев — и складывали свои находки в висевшие на шеях сумки. Ингхэм никогда не видел более чистого пляжа, чем этот. После всех уборщиков не оставалось ничего, даже мелких щепок — они шли на разжигание очага — или раковин, которые продавались туристам.
Напоследок Ингхэм и Адамс выпили кофе в «Кафе де ла Плаж». От арочного прохода в туалет справа от них, помеченного огромными буквами «WC» и нарисованной черной краской на голубой стене стрелкой, несло вонью. Потолок, из-за поддерживавших его перекрытий, украшенных орнаментом с большими желтыми полушариями, которые вызывали ассоциацию с театральными софитами, представлял собой крестообразный свод, если здесь можно было использовать это слово. До Ингхэма неожиданно дошло, что ему не о чем говорить с Адамсом. Адамс, не менее молчаливый, видимо, сам пришел к подобному заключению. Допив остатки своего сладкого кофе, Ингхэм улыбнулся своему спутнику. Забавно, что ему приходится водить дружбу с таким типом, как Адамс, лишь по той причине, что оба они американцы. И тем не менее двадцать минут спустя, прощаясь на территории отеля, они сердечно пожелали друг другу спокойной ночи. Адамс пожелал ему счастливой жизни на новом месте, как если бы он перебрался в бунгало на постоянное жительство или был вновь прибывшим членом экспедиции, обреченным на ближайшие несколько месяцев к совершенно другой, тоскливой жизни. Но у Ингхэма не имелось никаких других обязанностей, кроме тех, которые он сам себе придумал, поэтому он был совершенно свободен и мог отправиться на своей машине куда-нибудь за сотни миль.
Перед тем как лечь, Ингхэм просмотрел домашние и рабочие адреса в своей записной книжке и нашел пару человек, которым он мог бы написать и справиться о Джоне. (Адреса Майлса Галласта у него не оказалось, если только он не оставил его в Нью-Йорке, за что он упрекнул себя.) Этими людьми были Уильям Маклени, издатель нью-йоркской конторы «Парамаунта», и Питер Лэнгленд, свободный фотограф, которого Джон хорошо знал, вспомнил Ингхэм. Вначале он решил отправить телеграмму, но потом подумал, что телеграмма будет выглядеть слишком драматично, поэтому написал Питеру Лэнгленду короткое дружеское послание (они встречались на вечеринке с Джоном, и Ингхэм теперь припомнил его более отчетливо — приземистый блондин в очках), в котором просил подстегнуть Джона послать ему телеграмму в том случае, если он до сих пор не написал ему. Те пять или шесть дней, за которые, как он считал, письмо должно было дойти до Нью-Йорка, давно истекли, но Ингхэм старался успокоить себя. Тут ведь не Париж или Лондон, а Африка. Письму еще надо попасть в Тунис, прежде чем оно будет отправлено самолетом.