Но мое сосредоточение было недолгим. Неожиданно раздался щелчок, и вентилятор остановился. Я в бешенстве вскинула голову.
— А ну включи сейчас же!
Роб стоял возле моего стола, держа палец на выключателе, и покачивал головой.
— Что ты здесь делаешь, а? Посмотри на время — разве тебе не пора домой?
Я пожала плечами.
— Возможно, но мне хочется еще раз просмотреть эти папки.
— А ты упертая, Мэйв!
Он взял буклет с фотографиями третьего места преступления и начал лениво его пролистывать. Я тоже невольно смотрела на то, что осталось от Чарити Беддоуз, двадцати трех лет, высокой красивой аспирантки Лондонской школы экономики, которая унаследовала рост и голубые глаза от отца-англичанина, а волосы и цвет кожи — от матери-нигерийки.
На снимках изображалась тропинка, ведущая в рощицу, где убийца сжег тело, обуглившиеся ветки и кора. Крупным планом — нечто похожее на край отпечатка ноги, почерневшая кожа, скрюченное туловище с остатками одежды. Еще различить можно было ногу, чудом уцелевшую в огне, — смугло-коричневую, идеальной формы, от середины бедра до ступни. На икре виднелась длинная царапина: убийца тащил свою жертву по земле. Это было незадолго до ее смерти или сразу после — патологоанатом не мог сказать точно, была ли девушка жива и чувствовала ли боль. Но она наверняка что-то чувствовала. Четырнадцать травм черепа и лица — четырнадцать ударов, нанесенных тупым инструментом вроде молотка-гвоздодера согласно заключению патологоанатома. Травмы на кистях и предплечьях: девушка пыталась заслонить голову, но ее руки были связаны и драться с преступником она не могла. Выбитые зубы, переломанные кости, тело изувечено до неузнаваемости. Я от души надеялась, что родственники не захотят его увидеть. Пусть это жуткое зрелище не омрачит их память о любимом человеке.
Роб тихо выругался и бросил буклет на стол передо мной.
— Пойдем отсюда, крошка. Тебе надо отдохнуть и подкрепиться. Ты ужасно выглядишь.
— Спасибо за моральную поддержку.
— Всегда пожалуйста. — Он схватился за спинку моего стула и развернул меня лицом к двери. — Ну же, вставай! Выпьем по стаканчику и закусим карри.
— Никуда не пойду. Я дала себе слово, что перечитаю документы по этим делам, когда будет время.
— О Боже! — Роб прочесал пятерней свои волосы. — Ладно, сдаюсь. Читай свои документы, только не здесь, не в этой гнетущей обстановке. Я заберу папки, и ты поедешь домой. Привезу их позже, и мы вместе просмотрим дела.
— Хватит командовать! Я поеду домой, когда сама захочу и… Роб!
Он сгреб со стола все четыре папки и устремился к выходу.
— Пришли мне эсэмэску со своим адресом. Какую кухню ты предпочитаешь — индийскую или тайскую?
— Послушай, Роб, не валяй дурака!
— Ты права, возьму пиццу. Пиццу любят все.
Последнюю фразу он бросил через плечо и исчез за вращающимися дверями диспетчерской. Я осталась сидеть на стуле, беспомощно разевая рот. Меня переиграли, обвели вокруг пальца. Насколько я знаю Роба, он не отдаст мне папки до тех пор, пока я не приму его условия. Хотя, если честно, я не слишком возражала. В общем-то идея неплохая. Во всяком случае, так мне тогда казалось.
Открыв входную дверь, я услышала телефонный звонок, но не было сил бежать к аппарату. Прямо у порога скинув куртку и туфли, я устало побрела вверх по лестнице, держа их в руках. Все тело ломило. Я ощущала себя дряхлой развалиной. Когда поднялась на второй этаж, включился автоответчик, и я на секунду остановилась, прислушиваясь к маминому голосу. Что означает этот убитый тон: у нее действительно что-то стряслось или она, как обычно, давит на жалость?
— Очень жаль, Мэйв, что тебя нет дома. Я хотела с тобой поговорить. — Долгая пауза. — Может, позвонишь мне, когда будет время? — Еще одна пауза. — Никаких особых новостей. Просто мы давно не общались, и твой отец волнуется.
Я фыркнула. Папа волнуется? Вот уж ни за что не поверю!
— Я разговаривала с…
Я бросила куртку и туфли на диван в гостиной, потом, спохватившись, подняла туфли и виновато похлопала по лиловому замшевому сиденью, счищая оставшиеся на нем пыльные пятна. Ну кто покупает софу из лиловой замши? Эдакого монстра — длинного, жутко неудобного, зато страшно дорогого, как сказал мне Ян, когда я поставила кружку с чаем на подлокотник, отпечатав на нем ободок. По мне, так лучше уютный продавленный диванчик, где можно поваляться, посмотреть телевизор и погрызть шоколад. Зачем нужна мебель, если ею нельзя пользоваться?
Опять зазвонил телефон.
— Мэйв? Это мама. Твой автоответчик меня отключил.
Все правильно, даже у машины есть предел терпения. Не надо делать такие долгие паузы, тогда уложишься в десять минут.
— Я хотела сказать, — продолжила мама, — что разговаривала с твоей тетушкой Морин. Оказывается, Дениз беременна, в мае будет рожать. Разумеется, она говорит, что безумно рада, — а что еще она может сказать? Ни слова о том, собираются ли Дениз и Кормак жениться. Но я решила сообщить тебе эту новость. В самом деле счастливую. Морин скоро станет бабушкой! Она спрашивала о тебе, но я сказала, что у тебя в ближайшем будущем ничего подобного не предвидится. Я вообще сомневаюсь, что при твоей работе ты когда-нибудь родишь. Наверное, мне не суждено подержать… — Снова пикнул автоответчик, и наступила блаженная тишина.
Я закатила глаза и пошла из гостиной. Телефон опять начал трезвонить. Ну уж нет, ни за что не отвечу! Пусть болтает свой вздор на пленку.
Я дала себе слово, что позвоню ей завтра. Только бы она не стала в очередной раз отчитывать меня за то, что я коп! Я уже пять лет работаю в полиции, а она все никак не может к этому привыкнуть. В Ирландии у меня был целый полк двоюродных братьев и сестер, которые враждебно относились к английским властям. Вряд ли кто-то из них состоял в ИРА, [12] однако они были убежденными националистами, наизусть знали текст песни «А Nation Once Again» [13] и, разбуженные среди ночи, могли по порядку перечислить всех подписавшихся под Декларацией 1916 года. [14] Мама долго не признавалась нашим многочисленным родственникам, кем я работаю, — все надеялась, что я передумаю. Да и сейчас, общаясь с ними, старательно избегала эту тему. Я уже давно не обращала внимания на ее претензии, но иногда они меня задевали. Мне, как и всем, очень хотелось, чтобы родители мною гордились.
В кухне я сразу включила чайник и, только осушив полкружки чаю, заметила на дверце холодильника записку, написанную сжатым неразборчивым почерком Яна: «Звонила твоя мама. Перезвони ей». Второе предложение было подчеркнуто. Бедный Ян! Она его не любит. Во-первых, ей не нравится, что мы живем вместе. Во-вторых, он не католик. Хуже того, он вообще не причисляет себя ни к какой религии. Будь он протестантом, она бы еще могла с этим смириться, но безбожников моя мама терпеть не может.