– Да, у них там… своё… Все знакомы с давних времён, свой круг интересов. Все, кстати, дорожат друг другом. Очень дорожат… Я, конечно, тоже знаю кой-кого, не без этого… Но с Петлиным не накоротке, хотя он с Виктором Степановичем тесно общается и вижу я его постоянно. Виктор Степанович о нём прекрасного мнения, очень дорожит им. – Сонин для выразительности выставил руку вперёд и покачал ею так, будто у него на ладони лежало что-то очень тяжёлое. – Отнять у него Петлина – всё равно что отрезать руку.
– Разве кто-то покушается на Петлина? По-моему, он сидит достаточно крепко, – ответил Смеляков, – и вполне успешно справляется с возложенными на него обязанностями. Черномырдин ведь доволен им?
– Очень доволен. Виктор Степанович серьёзно относится к кадрам, – продолжил Сонин. – Эта практика выработана годами. Он считает: пусть лучше человек украдёт на десять процентов, но на девяносто сделает как надо.
Вошла Таня и поставила перед Сониным кофе.
– Украдёт? – негромко переспросил Смеляков, переглянувшись со своим заместителем.
– Это я так… фигурально… Жизнь-то у нас непростая, очень уж всё переплетено, в этакий клубок стянуто, – подвёл итог начальник охраны Черномырдина и в два глотка опорожнил чашку. Крякнув, он сказал: – Хороший кофе, но у Петлина кофе и чай вкуснее. Ты бы зашёл к нему как-нибудь ещё. Тут всем надо на короткой ноге быть. – Сонин поелозил ладонями по подлокотникам и поднялся. – Ну, спасибо, я пошёл.
Пожав всем руки, он скрылся за дверью.
– Видал фокусника? – усмехнулся Смеляков и посмотрел на Волошина. – Твоё мнение?
– Может, Сонин и неплохой охранник, но опер он никудышный. Грубо работает, примитивно. Пришёл, слил что ему велели и умотал… Я считаю, что Хромов нас сдал, наверняка настучал Сонину, что мы интересуемся Петли-ным. Убеждён в этом.
– Да, – кивнул Виктор, – нам ясно дали понять, что Петлин живёт под крылом премьера и что трогать его не следует.
– Может, оно и к лучшему. Они почуяли, что мы копаем под них, начнут нервничать. Значит, будут суетиться, делать ошибки.
– Так или иначе, но это урок мне. В следующий раз буду умнее. Никому из этих доверять нельзя, – с нескрываемой досадой проговорил Смеляков. – Они друг за друга горой стоят.
– Сонин из охранника давно превратился в члена семьи Черномырдина. Какие уж тут государственные интересы! Тут натуральное шкурничество. Кстати, Черномырдин ему сделал госдачу на Рублёвке, хотя, по закону, Со-нину она не полагается. Надо ли после этого напоминать ему, кому он обязан служить?
Из селектора послышался голос секретарши:
– Виктор Андреевич, к вам Игнатьев.
– Пусть войдёт.
Вадиму Игнатьеву только что исполнилось двадцать семь. Он был симпатичный, атлетического сложения, почти красавчик с обложки глянцевого журнала. Окончив в двадцать два года Институт стран Азии и Африки, Игнатьев попал по распределению в Министерство внешней торговли, а через год его пригласили в отдел кадров КГБ СССР, в один из неприметных московских особнячков, затерявшихся в многочисленных замусоренных двориках столицы. «Мы к вам давно приглядываемся, Вадим Петрович, – сказал ему строгий мужчина, многозначительно улыбнувшись из-под седеющих усов. – Хотим предложить вам работать у нас, во Втором главке Комитета государственной безопасности». Так Вадим Игнатьев попал в контрразведку. Через полтора года случился августовский путч, после которого на чекистов обрушился такой вал критики, что многие офицеры уволились. У каждого были свои причины, каждый делал свой личный выбор. Вадим не захотел уходить из контрразведки, ему нравилась работа, хотя на сердце лежал горький осадок обиды за проявленную страной неблагодарность к тем, кто честно служил Родине, защищая её от посягательств извне. В декабре 1994 года его вызвали к руководству, начальник управления объяснил, что к ним обратились из отдела кадров СБП с просьбой представить несколько кандидатур. «Зачем?» – спросил Вадим. Вопрос был нелепый. «Им нужны толковые люди, – последовал ответ. – Мы предложили десяток офицеров нашего управления. Они остановили свой выбор на вас. Теперь решение за вами, Вадим Петрович. Я настаивать не имею права… Заниматься там, думаю, придётся тем же, чем и теперь. Так что нового для вас особенно ничего не будет, та же контрразведка. Просто другой участок…»
– Добрый день, Виктор Андреевич, – поздоровался Вадим, входя в кабинет Смелякова. – Вызывали?
– Дело к тебе.
– Слушаю.
– Нужно к девочкам из петлинского секретариата ключики подобрать. Ты, как самый обаятельный из нас, околдуй их, прощупай.
– На предмет?
– На предмет: кто, кому и по чьей просьбе заказывал или будет заказывать коммерческим фирмам пропуск в Белый дом. Особенно обрати внимание вот на эти фирмы. – Смеляков протянул Вадиму лист бумаги с названиями фирм. – А теперь мне пора на Лубянку.
* * *
Николай Ковалёв, заместитель директора ФСК, внимательно прочитал бумаги, подготовленные отделом «П», и взвешенно произнёс:
– Что ж, материалы серьёзные. У моих ребят тоже материалы на них имеются.
– Николай Дмитриевич, надо двигать. Надо получать санкцию на «прослушку» Петлина и Родионова.
– Ну-у-у…
– У вас какие-то сомнения?
– Виктор Андреевич, вы же сами понимаете. Петлин – фигура крупная, ошибка в таких случаях недопустима.
Как всякий чекист, Ковалёв был очень осторожен, иначе вряд ли ему удалось бы без всякой протекции пройти путь от младшего оперативника до столь высокого поста. Но он не желал взваливать ответственность на свои плечи. Дабы подстраховаться, Николай Дмитриевич перезвонил Коржакову, уточнил все детали и только тогда согласился.
Смеляков внимательно следил за выражением лица Ковалёва, но оно оставалось бесстрастным.
– Хорошо, Александр Васильевич. Я подключусь к этому делу. – Ковалёв положил телефонную трубку и посмотрел на Смелякова. – Ну что ж, Виктор Андреевич, я всё уточнил. Завтра же пойдём к Ильюшенко, попробуем получить его «добро» на прослушивание. Как только всё будет решено, я дам соответствующее распоряжение.
* * *
Григорий Модестович Машковский слушал музыку, прикрыв глаза ладонью. Лишь иногда он поглядывал на сцену, где пианистка с какой-то почти яростью била по клавишам. Казалось невероятным, что тонкие пальцы исполнительницы обладали столь огромной, чуть ли не разрушительной энергией.
«Нет, Шопена так нельзя играть. Это просто вколачивание клавиш, а не музыка… Впрочем, предыдущий ноктюрн она исполнила изумительно. Я просто растворился в музыке. Один человек – и какие непохожие, противоречивые характеры».
Машковский отнял руку от лица и перевёл взгляд на сидевших во втором ряду партера двух молодых женщин. Едва заняв своё место в ложе, Машковский сразу обратил внимание на них. Сидя рядышком, они выглядели удивительно эффектно – одна с пышной золотистой шевелюрой, другая – с короткой стрижкой гладких чёрных волос.