Всё внезапно смолкло, исчезло.
Что-то легло ему на плечо.
— Лёша?
Он медленно поднялся на локтях и повернул голову. Возле кровати стояла, нагнувшись, Наташа. Она была одета в белую рубашку и джинсы.
— Тебе плохо?
— Мне кажется, что у меня начинаются приступы белой горячки, — тяжело ворочая языком, проговорил он.
— Милый мой, — девушка села возле него и привлекла к себе его взъерошенную голову, — давай-ка ты поедешь со мной. Не нужно тебе оставаться одному. Проводи меня в институт, а затем рванём к Васнецову…
Её голос, как всегда, сразу успокоил Алексея.
— Господи, что же я буду делать без тебя? — он губами нащупал женскую грудь и поцеловал её сквозь рубашку.
— Это ты сейчас кого спрашиваешь? Бога или меня? — серьёзно спросила она.
— Мне кажется, что это одно и то же… Ты — мой Бог. Я без тебя пропаду, Наташка… Я совсем сломался…
— Говорят, что сорок лет для мужчины — критический возраст, — она ухмыльнулась.
— Я только что видел такое…
Он задрожал, вспомнив видение.
— Понимаешь, я только подумал, что вот бы хорошо, например, увидеть… всякое такое… И сразу увидел… И вот испугался… Знаешь, это как если бы захотеть, чтобы перед тобой появилось привидение, а оно вдруг и впрямь появляется.
— Разве ты боишься увидеть что-то необычное? — она заставила Алексея сесть. — Ты же всё время мыслями где-то витаешь. Ты же сам рассказывал мне о других мирах.
— То мыслями, а то наяву… Я видел на самом деле… Эти жирные белые слизняки, эти сопли… И это не что-то такое отдельное, это — часть меня!
— Что ты хочешь сказать? — Наташа нахмурилась. — Какие слизняки?
— Я видел мой прыщ, — Кирсанов ткнул себя пальцем в подбородок. — Там такое!.. Я видел его изнутри, в увеличенном виде! Это отвратительно! Но ведь это я! Это мой организм! Как же мы можем не знать и не чувствовать этого? Как мы можем обманываться? Как можем принимать нашу дутую оболочку за действительных нас? Мы же ничего на самом деле не знаем!
— Я не понимаю тебя, — девушка решительно поднялась и отошла от кровати. — Пожалуйста, поднимайся, поедем со мной.
Она протянула руку к блестящей коробке проигрывателя и мягко коснулась одной из кнопок, подсвеченных изнутри неоновым светом. Комната налилась густыми звуками симфонической музыки. Наташа слегка убавила звук и поглядела через плечо на Кирсанова.
— Пожалуйста, Лёша, иди в душ, — сказала она строго. — Нам надо ехать. Прошу тебя…
Когда он вышел из ванной, она спросила:
— Ты в порядке?
— Я в норме, всё окей, — он открыл шкаф и задумался. — Как ты думаешь, можно просто в свитере? Васнецову полтинник исполняется. Пожалуй, надо всё же как-то более официально. Надену костюм.
— Никогда не видела тебя при галстуке, — она не отрывала от него настороженных глаз. — Ты сможешь вести машину?
— Наташка, не беспокойся, со мной всё в полном порядке.
— А что всё-таки было?
— По дороге расскажу. Наверное, поймаем такси, не хочу сегодня за рулём…
По дороге Кирсанов пытался рассказать о том, что он почувствовал, стоя перед зеркалом. Девушка слушала внимательно, но мало что поняла.
— Это была галлюцинация? — уточнила она.
Водитель поглядывал на них иногда в зеркальце. Они сидели на заднем сиденье, девушка положила золотистую голову на плечо мужчине. Кирсанов смотрелся необычайно солидно в тёмно-синем костюме-тройке, на белой крахмальной рубахе сочно выделялся бордовый галстук.
— Какая разница, каким словом называть это, — негромко ответил он. — Если оно остаётся невидимым и неосязаемым для других людей, то не является реальностью для них.
— Я верю, что ты на самом деле видел что-то, — Наташа пожала ему руку.
— Не в том дело, малыш. Ты веришь, но это вовсе не означает, что для тебя в действительности существует то, во что ты веришь. Ты лишь веришь, то есть всего-навсего хочешь, чтобы оно существовало… — он вяло махнул рукой. — А твои слова предназначены для того, чтобы успокоить меня… Да и себя, пожалуй, тоже.
— Лёша, милый, любимый, ты забыл о моём детстве.
— Ты сейчас про что?
— Про мои рассказы, которые я начинала словами: «когда я жила раньше». Помнишь? — она с ожиданием заглянула ему в глаза.
— Теперь вспомнил, — кивнул он. — Но к чему ты об этом? Какое это имеет отношение к нашему разговору?
— Прямое. Я тоже кое-что чувствую, вижу, но не умею понять этого.
— Ты имеешь в виду переселение душ?
— Да.
— Видишь ли, Наташ, мы не можем говорить об этом наверняка. У нас нет доказательств… Полагаю, что нам просто очень хочется того, что принято называть вечной жизнью. Не хочется уйти в никуда. Не хочется исчезнуть… Наверное, поэтому мы цепляемся за всякие теории.
— Ты сейчас нечестен, — голос девушки прозвучал очень серьёзно, в нём слышался упрёк.
— Разве?
— Ты хочешь, чтобы я опровергла твои слова. Надеешься, что я найду аргументы и опровергну твои сомнения.
Алексей смутился. В глубине души он хотел именно этого.
— Но я слабее тебя, Алёша, — с грустью прошептала девушка. — Я слабее и моложе тебя. Я не способна убедить тебя ни в чём. Разве только в моей любви.
— Извини. Ты права. Я не должен так разговаривать. Но пойми, что мне иногда так сильно нужна помощь!
Они замолчали и некоторое время сидели молча, вслушиваясь в шум дороги, скользившей под колёсами автомобиля.
— Тебе случалось видеть когда-нибудь один и тот же сон? — снова заговорила Наташа.
— Да. Мне всё время снился Рим. Я фильм-то взялся снимать из-за моих снов… А что?
— Я иногда вижу повторяющийся сон.
— Какой? О чём он?
— Не помню, — засмеялась девушка, — совсем не помню, о чём он. Но я сразу узнаю его. Вижу улицу и понимаю, что я там уже была. И знаю, что я увижу за поворотом. И знаю, что произойдёт через минуту…
— Говоришь, что не помнишь, а сама про улицу… Что за улица?
Наташа растерянно поглядела вокруг себя, будто в машине могло быть какое-то напоминание о её странном сне.
— Узенькая улица… Грязная… Черепичные крыши на домах… Средневековье, может быть… Я вхожу в большой дом, нет, даже не в дом… Это настоящий замок… Поднимаюсь по лестнице, на стенах висят гобелены… Но я — вовсе не я.
— То есть?
— Я не женщина. Я точно знаю, что я мальчик лет тринадцати…
— И это называется «ничего не помню»! — в глазах Кирсанова появился азартный блеск. — Что ещё?