– А я бы тебе и девять дала. Пинков, – буркнула Даф, думая, не будет ли такой грубый ответ стоить ей потемневшего пера.
Ната не удостоила ее ответом. Вид у нее был торжествующий, как у летчика, который рисует на своем самолете звездочку за сбитого врага.
– Меф, ты азартный человек? – продолжала она.
– Ну, более или менее, – признал тот.
– Тогда давай есть кусок хлеба с разных концов! Проигравший должен будет слопать столовую ложку горчицы! – предложила Ната.
– Как это с разных концов? – не понял Меф.
– Проще простого. Берем кусок хлеба. Посередине кетчупом проводим границу. И едим навстречу друг другу.
– О! – сказала Улита радостно. – Гениальная идея! Эссиорх, я тоже так хочу! Только хлеба я не ем. Он от меня толстеет. Ты не против, если мы будем соревноваться на картошке фри? Так можно гораздо быстрее столкнуться носами!
– Нет, – сказал Эссиорх. – Так не гигиенично.
– Разве светлые не сильнее микробов? Сыграешь потом на дудочке, и все дела! – удивилась Улита. – Ну давай! Ну позязя! Хочешь на колени к тебе встану?
– Это как?
– А вот сейчас научу…
Пока Улита уламывала краснеющего Эссиорха, Ната уже вовсю расчерчивала хлеб кетчупом.
«Неужели согласится?» – ревниво думала Даф, наблюдая за Мефодием. Тот, хотя и покосился на нее, был явно заинтересован. Дело в том, что у Мефодия с рождения была страсть к разного рода спортивным состязаниям. Даже к глупым на вид.
– Ты проиграешь! – сказал он Нате. – Начинаем на счет три!
Видя, что они взялись зубами за хлеб, Даф не выдержала.
– Я сейчас. Пойду кота найду, – сказала она, вскакивая.
Однако вместо того, чтобы искать Депресняка, она скользнула в туалет, заперлась и, вытащив из кармана мак, уставилась на него. Цветок был желтым. Того противного грязно-желтого цвета, каким бывают порой грязные кухонные занавески. В его отвернутых лепестках ощущалось затаенное ехидство. Даф хотела крикнуть, но горло ей словно забило мокрым мылом. Она помнила только, что швырнула мак, а потом на некоторое время ее будто вырубило.
В сознании пластами штукатурки осыпа">лись мысли:
«Я надела ему свои крылья. Я на всю жизнь связала себя с ним, я завишу от него, а он… Неужели он не понимает? Он что, контуженый?»
В туалет кто-то нетерпеливо постучал. Даф не открыла, только сердито лягнула дверь в ответ. Дальше Даф действовала стремительно, собранно, но будто в полусне.
«Когда мак станет коричневым или желтым, ты еще сможешь вернуть ему прежний цвет и вместе с ним любовь Мефодия…» – утопленниками памяти всплыли слова Хныка.
Схватив с пола мак, Дафна укусила себя за палец и, дождавшись пока выступит капля крови, коснулась цветка. Дряблые лепестки с неожиданной силой обхватили палец. Мак напитывался кровью жадно, точно промокашка. Глотал ее как вампир, попросивший у любимой разрешения поцеловать ее в шейку возле ушка.
Даф дернула мак, разлучая его с пальцем. Ей пришлось применить немалую силу – мак впиявился на славу. Мешая друг другу, лепестки облегали рану. Цветок уже не был желтым. Как и обещал Хнык, он вернул себе цвет. Однако Даф почудилось, что это был не тот же оттенок, что вначале. Тот был ближе к пурпурному, этот же – к алому.
Края ранки припухли и потемнели. Укус пульсировал, болел, и Дафна принялась зализывать его. В дверь туалета продолжали барабанить. Даф на всякий случай приготовила флейту, уверенная, что ей сейчас будут отрывать уши.
«Тут хорошо подойдет успокаивающая маголодия имени Кащенко», – прикинула она. Кащенко был светлым стражем, работавшим под прикрытием.
Однако вместо злобных взрослых, пылающих жаждой мести, Дафна обнаружила у дверей пару карапузов, из которых лишь один, судя по его масштабам, умел разговаривать. Метнувшись к раковине, карапузы едва не сшибли ее с ног.
– Вкючи кан! Патоны набать! – пропищал тот самый, говорящий, размахивая водяным пистолетом.
Открыв воинственной мелочи воду, Даф вернулась к столику. Хлеб с полосой кетчупа был уже съеден. Определять победителя Даф не собиралась, однако губы Мефодия были в кетчупе.
Мошкин меланхолично копался зубочисткой в солонке, с которой зачем-то открутил крышку с дырками. На лице у него застыл вопрос: а зачем я, собственно, это делаю? Есть ли в этом высший смысл?
Кто-то дразняще коснулся под столом ноги Мошкина. Евгеша уронил зубочистку.
– Опечатка вышла! Я думала, это нога Эссиорха! – извинилась Улита.
Эссиорх уже опустошил реквизированные у брюнетки тарелки и теперь зорко оглядывал зал.
«Тэк-с! – подумала Даф. – Еще немного, и он додумается таскать из карманов неудачливые деньги. Мало ли что на них собирались купить? Может, водку для спаивания несовершеннолетних или динамит?»
– Ну и где твой кис-кис? Нашла свое ушибленное мяу? – ехидно полюбопытствовала Ната.
– Что? А-а, нет! – машинально отвечала Даф.
– Еще бы. Посмотри там внизу! – сказала Ната.
Даф наклонилась. Под столом она увидела довольного Депресняка, в зубах у которого был белый поварский колпак. Даф осталось только понадеяться, что сам повар к нему не прилагался.
Дафна села за стол и, делая вид, что пьет кофе, из-за бумажного стаканчика внимательно наблюдала за Мефодием, пытаясь понять, изменилось его поведение или нет. Внешне поведение Мефодия никак не изменилось. Он изредка посматривал на Даф со спокойной симпатией, но точно так же он смотрел и на Нату. Никакой особенной страсти в его взгляде не читалось.
Взяв со стола бутылочку с пикантной приправой, которой славился «Общий Питт», он намазал ее на хлеб и съел.
«И еще жует так противно! Влюбленные так не жуют!» – подумала Даф, но тотчас поняла, что представления не имеет, как именно должны жевать правильные влюбленные. С другой стороны, сам факт, что влюбленные вообще смеют жевать, а не умирать от страсти, казался ей вопиющим и возмутительным преступлением против любви.
Мефодий тем временем взял другой кусок хлеба и стал мазать его другой приправой. Даф отвернулась и внезапно вспомнила, что напоить мак кровью для роковой страсти мало. Надо еще приколоть мак к одежде Мефодия у ворота. Однако сейчас, в присутствии Наты, Улиты, Мошкина и Эссиорха, сделать это было невозможно.