Потом будто бы кто вскрикнул, потом еще раз, и все стихло. Испив водицы, Марфа опять вернулась на огороды, а потом и забыла о сем событии или инциденте, как говорят городские, покудова не приехали на днях исправник со становым приставом и урядником. Сказать им напрямую о скандале Козицкого с главноуправляющим Марфа побоялась. Уж больно строг был Козицкий и скор на расправу. И ежели его не заарестуют, так он житья Марфе более не даст и со свету сживет, можете не сомневаться, ибо дурной у него характер, о чем на селе всякая собака ведала. Так ей и сказал Гриша-супруг, когда она у него совета стала спрашивать: говорить ли полициантам о ссоре и криках в барских покоях или же умолчать.
– Дура будешь, коли об этом скажешь, – ответил на вопрос Марфы супруг. – Боком это может выйти и тебе, и мне. Так что молчи и не суйся, баба, куда не просют, ясно? Они, господа, и сами без нас разберутся.
Ясно – оно, может быть, и ясно, а может, и не совсем. Поскольку муж Гриша – это одно, а святые угодники во главе с Николой Чудотворцем – совсем иное. Может, святые отцы что-то иное присоветуют?
На седьмом поклоне Божиим угодникам Марфу посетила дикая, на первый взгляд, мысль.
А что, если поехать к господину графу? Сесть на поезд, приехать в Москву и рассказать этому Виельгорскому о ссоре и криках двух управляющих в его доме. Чай, вознаградит за такие ценные сведения, не поскупердяйничает. Надобно только дождаться, когда полицианты из села съедут. А то спросит граф: почему, дескать, исправнику ничего не рассказала или становому приставу? А ей и ответствовать нечего будет. Правда, он и так об этом спросит. А она… Она скажет: испужалась! Уж шибко лют управляющий Козицкий. А так она, как добропорядочная баба, сообщила барину важные для него сведения, а граф никому не скажет, что сведения эти узнал от нее. Кроме полицейских, конечно. Главное, чтобы на селе никто об этом не проведал.
Марфа отбила еще несколько поклонов, поблагодарила святых угодников, что вложили в ее голову такую умную мысль, и пошла успокоенная домой. Муж на днях должен был отъехать к брату в Симоновку. Стало быть, будут гулять несколько дней, брагу с самогоном пить, как они завсегда и делают, когда оказываются вместе. А она в это время в Москву к господину графу Виельгорскому и съездит. И все ему расскажет как есть. Решено!
* * *
Кто такие закадычные друзья?
Это те, кто друг без друга не могут. Когда самый большой интерес – это быть вместе. Разговаривать о том о сем, выпивать. Выпивать – это обязательно. Ведь быть вместе с закадычным другом – праздник. А какой праздник, сами посудите, без выпивки? То-то и оно!
Становой пристав Винник прямо-таки прописался во флигеле барского дома Виельгорского. По утрам Винник докладывал уездному исправнику Уфимцеву обо всем, что говорил Козицкий, и Павел Ильич все более и более сомневался, что из пьяных посиделок пристава с управляющим выйдет что-либо путное. Скорее, это насторожит Козицкого, и он станет опасливее в словах и поступках. И надеяться, что он сболтнет лишнее, – все равно что ждать, когда рак на горе свистнет. Или чего похуже.
– А вам не кажется, что это не вы, а вас управляющий водит за нос? – озабоченно спросил Уфимцев Винника после его очередного доклада.
– Нет, господин исправник, – ответил ему на замечение Ираклий Акакиевич. – Пьем мы наравне, и он в выпивке явно меня слабее. Когда-нибудь да проколется и скажет лишнее. Тут-то мы его, тепленького, и зацепим.
После доклада становой пристав возвращался по месту временного проживания, где его уже ждало угощение.
Пили много. Козицкий явно пьянел, язык его начинал заплетаться, и Винник настораживал уши. Но ничего, что касалось бы исчезновения Попова, Самсон Николаевич не говорил. Напротив, он всегда отзывался о главноуправляющем крайне положительно и называл его честным и благородным человеком.
– Если бы у нас все люди были такие, как господин Попов, то мы бы давно жили бы лучше, нежели в Европе. К примеру, лучше, чем в той же самой Германии, – так в одну из последних посиделок сказал Козицкий своему закадычному другу, становому приставу Виннику.
– А ты бывал в Германии? – удивленно спросил Ираклий Акакиевич.
– Бывал, – ответил Козицкий. – В Берлине. Славный городишко. Чистый и такой… опрятный, что ли.
– Городишко? – посмотрел на закадычного друга Винник.
– Ага, – усмехнулся Самсон Николаевич, – городишко. Что-то вроде нашей Твери.
Посмеялись. Поболтали о жизни, которая, зараза, не оправдывает ожиданий, а есть лишь одни упущенные возможности на лучшую долю. А потом становой пристав Винник решил рискнуть и задать Козицкому вопрос напрямую:
– А что ты думаешь, куда подевался ваш главноуправляющий господин Попов?
– Его убили, – посмотрел приставу прямо в глаза Самсон Николаевич.
– Убили? А не сбежал с деньгами? – переспросил Ираклий Акакиевич якобы без особого интересу, а так, из любопытства.
– Не сбежал, – твердо ответил Козицкий. – Попов был честный и благородный человек. И никогда бы не позволил присвоить себе чужое.
– Но его тогда, в мае, никто на станции и не видывал. Похоже, он и в поезд-то не садился, – продолжал прощупывать почву становой Винник.
– Это вполне возможно, – отозвался управляющий Козицкий.
– И что, его лодочник, что ли, убил? Яким этот? – высказал предположение Винник.
– Нет, не лодочник, – ответил Козицкий. – Кто-то его выследил, и когда он переправился на тот берег, там его и порешили, а тело где-нибудь закопали…
– Да мы обыскали всю дорогу от берега до станции, – сказал Ираклий Акакиевич. – Ни трупа, ни вырытой земли, вообще никаких даже намеков на следы исчезнувшего Попова.
– Значит, плохо искали, – заключил Козицкий, пожав плечами, и разлил вино. – Так не бывает, чтобы человек исчез совершенно бесследно. После человека всегда что-нибудь остается. Какие-нибудь следы. Комара когда какого прихлопнешь, – управляющий почти трезво посмотрел прямо в глаза станового пристава, – и то следы на ладони остаются…
– Это да-а, – вынужден был согласиться с собеседником-другом Ираклий Акакиевич. – Это ты правду говоришь…
Наутро об этом разговоре было доложено Уфимцеву. Павел Ильич почесал крутой затылок:
– Может, попросить сельского старосту, чтобы дал людей, и произвести розыски еще раз?
– Я тоже о том думаю, – согласился становой пристав. – Может статься, в прошлый раз мы и упустили чего…
На том и порешили: обыскать место за речкой Павловкой вплоть до железки еще раз. Досконально и наитщательнейшим образом.
Сельский староста дал двадцать мужиков. Прочесали всю местность от самого берега Павловки до железнодорожной станции, сажень за саженью, пядь за пядью. И в одном из овражков, в стороне от дорог и тропинок, нашли дорожный саквояж из свинячьей кожи. Он лежал на самом дне овражка в небольшой непросыхающей лужице, от которой тянулся в сторону маленький ручеек. Очевидно, в месте лужицы бил небольшой ключ.