– А то! Феи тот еще народец. Терпения у них мало, а характер, как порох! Хотя свое слово они держат: тут не поспоришь! Эту же беднягу подозревают в том, что она помогла мне похитить Камень Пути… Нет, бросать ее сейчас нельзя! – уверенно сказал Матвей.
– Слушай, зачем темным магам с Лысой Горы Камень Пути? Они же все равно никогда его не поделят! – заметила Ирка, довольная, что разговор коснулся интересующего ее предмета.
– Разумеется, да только кто ж это признает? Уверен, рано или поздно его перепродадут мраку. Будут долго и занудно торговаться, выторговывать все больше и больше, склочничать, забирать свои обещания назад, но… все равно перепродадут! Так что лучше, пожалуй, если Камень останется там, где он сейчас… – сказал Багров.
– А где он сейчас? – спросила Ирка, не удержавшись.
Матвей напрягся, как в ту минуту, когда она коснулась рун Счастливого Браслета.
– Зачем тебе?
– Ну не знаю… Если с тобой что-то случится…
– Не беспокойся. Если со мной что-то случится, то Камень Пути попадет в их руки независимо от твоей воли. Видишь ли, моя история и история этого Камня связаны теперь навеки.
– Так где же он?
Багров внимательно посмотрел на нее.
– А ты не догадываешься? – спросил он, прищурившись.
– Нет.
– И предположений никаких нет?
– Никаких, – ответила Ирка, начиная беспокоиться.
Матвей удовлетворенно кивнул.
– Ну и отлично. Чем больше знаешь про телят, тем сложнее есть котлеты. Существуют вещи, до которых человек должен дойти сам. Если он этого не сделал, значит, время еще не пришло, – таинственно произнес он.
– Но одно ты можешь сказать? Он у тебя или спрятан где-то?
– Он там, где должен быть. В этом ты можешь не сомневаться, – заверил валькирию Багров.
Август еще не закончился, а осень бездомной собакой неотвязно поскуливала у двери. Холодало. Начались дожди. После дождя на крыши машин чешуей налипала желтая листва. В окна подъезда, невесть откуда взявшись, десятками залетали махаоны, считая, вероятно, что это дупло гигантского дерева. Они складывали крылья и замирали, похожие на коричневые пластинки коры.
Эдя Хаврон бегал по комнате и бросал вещи в чемодан. Он собирался сматывать удочки. Пять минут назад ему вновь позвонил Феликс, назвал матросом и потребовал деньги. Хаврон, находившийся в скверном расположении духа, неосторожно брякнул: «Ага! Щас! Бегу уже! Держи карман шире!» – и теперь, спохватившись, действительно пытался бежать. Интуиция подсказывала ему, что Феликс уже мчится сюда.
На столе, болтая ногами, сидела Двухдюймовочка, хлестала коньяк из наперстка, заедала сливочным маслом и командовала:
– Великанчик! Стоять! Руки по швам! Не мельтеши, а то ты у меня двоишься!
– Отстань! Не до тебя! – махнул рукой Хаврон.
Он прыгал на чемодане, пытаясь заместить пятое измерение весомостью собственной пятой точки.
– Как это не до меня? А где нежность? Где буря чувств? Где мужская… ик… верность? – вознегодовала Двухдюймочка.
– Кто бы вякал! – буркнул Эдя, отдышливо прыгая на чемодане. – Обещала… пых!.. сделать меня богатым, а вместо этого я… пых!.. вынужден бежать из собственного дома, спасаясь… пых! пых!.. от костоломов!
– Фу, великанчик, какой ты неромантичный! Тебе пригрозили – ты и бежишь! Никакого личного мужества! А где дуэли, где звон шпаг и бокалов? Девочка разочарована!
– Не капай мне на мозги! Вон коньяк себе пролила на колени, – сказал Хаврон.
Двухдюймовочка надула губы.
– Смотри, великанчик, вот вернется ко мне магия, превращу тебя в… крысу! – сказала она и наморщила лоб. – Нет, в крысу неоригинально… Это уже было. В лягушку, в медведя? Тоже скучно!.. Тогда в коньяк! Ик!!! А это мысль! Пью я коньяк, а он… ик… смотрит на меня добрыми глазами Эдички Хаврона.
– Садистка ты! – заметил Эдя.
Двухдюймовочка дежурно пригорюнилась.
– Кто садистка? Я? Ничуть. Просто у меня богатая фантазия. Слишком большая для моего роста. Излишки фантазии переходят в бред.
– В бред?
– Умница, правильно услышал! Ты хоть в курсе, что магический бред измеряется в сивых кобылах? Нет? Ну, неважно, – Двухдюймовочка вздохнула с алкоголической томностью и закусила коньяк еще одним куском масла.
– Слушай, может, ты согласишься пойти к Моржуеву на передачу? А он мне деньжат подкинет, а? – с тенью надежды поинтересовался Хаврон.
– Не-а. Не могу. Это будет перегиб. Стоит мне оказаться в телеящике – на Лысой Горе немедленно забьют тревогу. Нас… ик… сцапают, сестра обозлится и вытурит меня из тела. Ей, заразе, только предлог нужен. Уж я-то зна-а-а-аю! – Двухдюймовочка потрясла в пространстве пальцем и прищурилась.
Эдя, как человек бывалый, оценил глубокую сестринскую нежность, прозвучавшую в этих словах.
– Кстати, мне тут мыслишка одна пришла! – продолжала фея, наблюдая, как Хаврон волочет чемодан к дверям. – Зачем тебе отправляться в добровольное изгнание, мой великанчик, когда ты можешь… ик!.. размазать этих гадиков по плинтусу или подать к столу мелкой нарезкой? Подумаешь, три мелких вымогателя!
– Дуэль, что ли? Как у Лермонтова с Дантесом? – скептически поинтересовался Эдя, имевший весьма голливудское представление об истории.
– Зачем обязательно дуэль? В эти пошлые времена сойдет и заурядный мордобой. Я сделаю тебя непобедимым, мой великанчик! – воинственно заявила Двухдюймовочка.
Эдя так изумился, что уронил чемодан себе на ногу.
– Меня? Непобедимым?
– Ты видишь здесь каких-нибудь других великанчиков? А, моя плюшечка?
– Я не плюшечка!
– Конечно, мой выдрик, какая же ты плюшечка? Разве я так сказала? Плюшечки – они мягонькие! А ты слежавшийся нудный кекс!
Хаврон с трудом удержался, чтобы не поставить чемодан фее на голову.
– Как ты можешь сделать меня непобедимым, когда у тебя отняли всю магию? – спросил он недоверчиво.