— Пальмкруна умирает, — задумчиво сказал Поллок. — Оставляет все свое состояние сыну — и через три дня сын тоже умирает.
— Все переходит матери?
— Да.
Оба замолчали. В коридоре послышались медленные неуверенные шаги, и в кабинет вошел Томми Кофоэд.
— Я открыл сейф Пальмкруны, — хмуро сказал он. — Там ничего не было, только вот это.
У него в руках появилась книжка в красивом кожаном переплете.
— Что это? — спросил Поллок.
— Автобиография. Для людей его класса — обычное дело.
— В смысле — дневник?
Кофоэд пожал плечами.
— Скорее — скромные мемуары, не для публикации. Так, добавить кое-что к семейной истории. Написаны от руки… Начинаются генеалогической таблицей, изложена карьера отца, потом печальное описание собственных школьных лет, экзамены, военная служба и карьера в министерстве иностранных дел… Сделал несколько неудачных вложений, финансовые дела сильно ухудшились, продавал землю и имущество. Все описано очень сухо…
— А сын?
— Связь с Сив Бергквист коротко характеризуется как несчастный случай. — Томми глубоко вздохнул. — Но Пальмкруна довольно скоро начал упоминать в дневнике о Стефане, а в последние восемь лет и вовсе писал только о нем. Он наблюдал жизнь мальчика на расстоянии, знал, в какую школу тот ходит, знал о его увлечениях, друзьях. Несколько раз упоминал, что наследство надо восстановить. Он как будто копил деньги, чтобы положить их на счет сына. Под конец Пальмкруна писал лишь о том, что хочет встретиться с сыном, когда тому исполнится восемнадцать. Писал, что надеется, что сын его простит, что они наконец, после стольких лет, познакомятся. Только об этом и думал… А теперь оба погибли.
— Кошмар какой, — пробормотал Поллок.
— Как ты сказал? — Йона вскинул на него взгляд.
— Я говорю: какой-то дурной сон, — удивленно ответил Поллок. — Пальмкруна был готов на все ради сына — а сын пережил отца всего на три дня. Он даже не узнал, кто его отец.
Когда Аксель вошел в спальню, Беверли уже лежала в кровати. Прошлой ночью он проспал всего два часа, и от усталости у него кружилась голова.
— Сколько времени Эверту сюда ехать? — ясным голосом спросила Беверли.
— Твоему папе? Часов шесть.
Она встала и пошла к двери.
— Ты куда? — спросил Аксель.
Беверли обернулась:
— Я подумала — может, он сидит в машине, ждет меня.
— Ты же знаешь, он не ездит в Стокгольм.
— Я просто выгляну в окно. На всякий случай.
— Можно позвонить ему. Давай позвоним?
— Я уже звонила.
Аксель протянул руку и осторожно погладил ее по щеке. Беверли снова села на кровать.
— Ты устал? — спросила она.
— Чувствую себя больным.
— Хочешь, поспим вместе?
— Да. Пожалуйста.
— Наверное, папа поговорит со мной завтра утром, — тихо сказала она.
Аксель кивнул:
— Утро вечера мудренее.
Большие глаза Беверли засияли, и она показалась Акселю еще моложе, чем была.
— Тогда ложись, — предложила она. — Ложись, Аксель, и ты сможешь уснуть.
Он устало мигнул ей. Беверли осторожно улеглась на свою сторону кровати. От ее ночной рубашки пахло хлопком. Когда Аксель лег рядом с ней, ему захотелось заплакать. Захотелось сказать, что он найдет ей психолога, поможет выбраться из этой беды, что все пойдет на лад, все всегда идет на лад.
Он бережно обнял ее за плечо, другую руку положил ей на живот; когда он привлек ее к себе, она что-то пробормотала. Аксель прижался лицом к ее шее, влажно задышал ей в волосы. Обнял крепче. Через минуту услышал, что ее дыхание стало легким. Оба лежали неподвижно, обоим было жарко, они вспотели — но Аксель не выпускал ее из объятий.
* * *
Утром Аксель встал рано. Он проспал четыре часа; болели мышцы. Аксель постоял у окна, любуясь темными гроздьями сирени.
Входя в свой новый кабинет, он все еще чувствовал себя замерзшим и усталым. Вчера он едва не подписал контракт мертвеца. Готов был отдать свою честь в руки повешенного, положиться на его мнение и отказаться от своего собственного.
Приняв решение подождать, Аксель почувствовал огромное облегчение, хотя рисовать рожицу в договоре было, конечно, глуповато.
Аксель понимал, что в ближайшие дни должен одобрить отправку оружия в Кению. Он открыл папку с материалами и стал читать об обороте шведских товаров в Африке.
Через час дверь в кабинет Риссена распахнулась; Грюнлихт вошел, придвинул стул к столу и сел. Он открыл папку, вынул контракт, пролистал его до того места, где должна была стоять подпись, и встретился глазами с Акселем.
— Доброе утро, — сказал Аксель.
Грюнлихт невольно улыбнулся — рожица с торчащими волосами напоминала самого Акселя, а в пузыре, нарисованном возле рта, как раз и было написано «Доброе утро!».
— Доброе утро.
— Пока еще рано, — объяснил Аксель.
— Я понял. Никто не собирается на вас давить, хотя, если честно, мы немного торопимся. Мне опять звонил министр торговли, из «Силенсиа Дефенс» звонят по нескольку раз в день. Но знаете, я вас понимаю. Вы здесь человек новый… хотите все делать как следует.
— Именно.
— Это неплохо. А если вы почувствуете себя неуверенно, то в любой момент сможете передать дело правительству.
— Я вполне уверен в себе. Просто я еще не готов давать оценку.
— Ясно… с их точки зрения, дело тянется по-дурацки долго.
— Я отложу прочие вопросы. Могу пока сказать, что договор выглядит прекрасно. Я не собираюсь советовать «Силенсиа Дефенс» отменять погрузку товара, но я еще не готов дать свое заключение.
— Я передам сторонам, что вы настроены положительно.
— Да, можете передать… если я не обнаружу ничего, на что придется обратить особое внимание.
— Не обнаружите. Я сам читал все документы.
— Значит, договорились, — мягко сказал Аксель.
— Ну, не буду мешать. — Йорген встал со стула. — Когда примерно вы будете готовы?
Аксель снова посмотрел на папку с документами:
— Рассчитывайте на пару дней. Может быть, мне придется самому запросить информацию из Кении.
— Конечно, — улыбнулся Грюнлихт и вышел.
Уже в девять Аксель вышел из здания Агентства — он собрался работать дома и забрал с собой все материалы, касавшиеся экспорта. От усталости ему было зябко и хотелось есть; Аксель завернул в «Гранд-Отель» и купил бранч на двух персон. Дома он понес купленное на кухню. Беверли сидела на столе и листала журнал «Амелия. Свадебные наряды».