— Слышал, вы их поймали.
Винтер промолчал, не в силах оторвать взгляд от дерева, за которым лежал труп. Трупа не было видно, но Винтер знал, что он там лежит.
— …тех, кто избил вашу сотрудницу, — продолжил Веннерхаг. — Видишь, все решилось.
— А где ты это слышал?
— Комиссар с годами становится наивным.
Винтер посмотрел на свои руки и вспомнил, как ухватил Веннерхага за шею.
— Меня мучают боли, — напомнил ему Бенни.
— Что?
— Полицейский корпус становится все брутальнее. У меня до сих пор болит шея. Я мог…
— Мне, вероятно, опять понадобится твоя помощь, — медовым голосом произнес Винтер.
— Мне не нравится твой тон. И вообще, отныне я говорю с тобой только по телефону. — Он подождал ответа Винтера и, не дождавшись, спросил: — А в чем дело?
— Пока не знаю… Но возможно, скоро буду знать.
— А если я уеду?
— Не уезжай.
— Ты хочешь сказать, что я не имею права покинуть город?
— Когда ты в последний раз уезжал, Бенни?
— С какой стороны это касается комиссара?
— Ты не покидал город, как ты пышно выразился, уже четыре года.
— Откуда тебе известно?
— Воры с годами тоже становятся наивными.
Веннерхаг засмеялся.
— Хорошо, хорошо… намек понял. Я же знаю, в чем дело. Читать, слава Богу, научили. Но никак не соображу, чем могу быть полезен. Кстати, кто она?
— Кто?
— Убитая, черт подери. Труп. Кто она?
— Мы не знаем.
— Да ладно, Винтер… такого понятия давно нет. Неопознанный труп? Не смеши…
— В твоем мире, может, и нет.
— А это как прикажешь понимать?
Винтеру надоел голос Бенни, и он хотел побыстрее закончить этот разговор. Казалось, даже телефонная трубка дышит жаром.
— Говорю совершенно откровенно — пока не знаем. Поэтому мне и понадобится твоя помощь. И ты мне поможешь. Не так ли, Бенни?
— Если будешь хорошо себя вести.
— Полиция всегда хорошо себя ведет. На том стоим. Люди должны знать твердо — полиция добрая и хорошо себя ведет.
Бенни опять засмеялся скрипучим смехом.
— А все остальные — злодеи и ведут себя плохо… А как Лотта?
— Она рассказала, что ты звонил и скулил.
— Я не скулил. И это для твоей же пользы. То, что ты себе позволил… Жара, конечно, но надо держать себя в руках.
— Больше ей не звони. Держись подальше.
— Подальше не выйдет. Мне же нельзя покидать город.
— Пока, Бенни.
Винтер положил трубку. Рука вспотела. Он встал, снял пиджак и повесил на спинку стула, хотя пиджак не особенно его тяготил — шелковая подкладка, как ему казалось, немного охлаждает предплечья. Развязал галстук и кинул на пиджак. Галстук напомнил ему красиво поблескивающую змею.
В который уже раз он закатал рукава белой сорочки и с тоской вспомнил майку и шорты. Вчера вечером он решил — с шортами покончено. Начинается работа, а на работе нужен привычный панцирь. Он защищает и посылает соответствующие сигналы. Какие, к черту, сигналы? Вчера ночью он говорил об этом с сестрой.
«Ты посылаешь сигналы собственной слабости, — сказала она. — Тот, кто вынужден прятаться в костюмы от „Армани“ или „Хьюго Босс“, не в ладах сам с собой и со своим телом».
«„Бальдессарини“, — поправил он. — „Черутти“. Не „Армани“ и не „Босс“. „Армани“ и „Босс“ — для автомехаников».
Лотта коротко рассмеялась. «Да у тебя это серьезнее, чем я опасалась».
«Неужели нельзя посмотреть надело проще — я просто хочу красиво одеваться? Красиво одеваться, и все».
«Нет, не все, — возразила сестра. — Расскажи».
И он рассказал. Про страх, охвативший его, когда он подобрался к самой сердцевине зла. И чем дальше, тем хуже. Пузырь, постепенно заполняемый страхом. Сознание, что он уже ничего не может сделать со своей жизнью, да и не хочет ничего с ней делать, стало почти невыносимым. Он не способен стряхнуть с себя прошедший день и повесить на спинку стула, как пиджак… принять душ, накинуть халат и подумать о чем-то другом. Этот чертов костюм от «Черутти» тащится за ним даже в постель.
Но и еще кое-что. Может, тут-то и скрывается ответ.
Все эти роскошные костюмы и сорочки… помогают защититься от заползающей в душу тревоги. Сказано же — панцирь.
«В этом-то, пожалуй, все дело, — сказала сестра. — Беда лишь в том, что внешнее и внутреннее находятся в разных измерениях. Костюм и душа друг на друга не влияют, а если и влияют, то самую малость. Думай об этом каждый раз, когда гладишь свои панцирные сорочки».
Вот что сказала сестра в бледный предрассветный час.
Озеро жидкого серебра. Никакое другое сравнение Винтеру в голову не приходило. Он, прищурившись, огляделся. Сверкающая поверхность воды, желто-голубая лента оцепления тоже поблескивает на солнце. Солнцу все равно, с чем играть, даже с этой лентой, напоминающей о недавней смерти.
Он пошел по тропинке к дереву. Неумолчно и ритмично звенят кузнечики, неизбежный саундтрек жары. Слабый ветерок донес запах гниющих водорослей с почти пересохшего болота. Где-то там работают полицейские, хотя он никого не видел.
Уже полдень. С шоссе иногда доносятся звуки проезжающих машин.
Винтер встал под дерево, огляделся и начал считать оттенки зеленого. Насчитал штук двадцать. Солнечный свет, пробившись сквозь хвою, тоже стал зеленоватым. Даже небо на востоке казалось зеленым. И только символ на коре в двух дециметрах от него был красным. Он уже решил для себя — это символ. Символ чего? Он прочитал его как «X», но, наверное, ему просто хотелось прочитать его как «X». Винтер не мог избавиться от чувства, что символ как-то связан с тем, что здесь произошло. Лишь только он начинал про это думать, волосы на руках вставали дыбом и появлялась гусиная кожа.
Он опять посмотрел на озеро. Расплавленное серебро куда-то исчезло, по воде плыла тяжелая зеленая масса. Оптический обман — он слишком долго смотрел на зелень. Но обман этот каким-то образом тоже был связан с деревом, с канавой рядом, с позавчерашней трагедией и загадочным молчанием кроваво-красного символа. Молчание, закодированное в символ.
Винтер улыбнулся. Взломают они этот код, и символ взорвется воплем. И понесется этот вопль над озером, отражаясь эхом от воды, заглушая одиночные выстрелы на полицейском стрельбище по ту сторону болота… На земле, конечно, тысячи следов, да вот только зафиксировать их невозможно, поскольку земли-то как раз — кот наплакал. Трясина поднимается и опускается, высыхает, возникает вновь, растет и гниет трава, следы уходят, исчезают, тонут…