Вирсинга с энтузиазмом соглашается переместиться. Они ждут, когда Иван допьет молоко с печеньем, и выходят из гостиницы. В воздухе и правда разлит весенний запах. По дороге к гарвардскому кампусу Молинари рассказывает, что ему удалось узнать:
– Я говорил с двумя людьми – с начальником службы безопасности музея и с моим знакомым из ФБР, из группы по расследованию краж произведений искусства. Эта группа сейчас подключилась, теперь это ее дело, а не местного бюро. Адвокат Федяева сообщил федералам, что его клиент располагает информацией, которая приведет к возвращению самых дорогих из украденных картин, и готов отказаться от награды. В обмен на это он хочет закрытия дела об экстрадиции и политического убежища в Соединенных Штатах.
– То есть он заявляет, что в России его преследуют по политическим мотивам? – переспрашивает Иван.
– Да, и что в случае возвращения ему могут угрожать пытки и даже смерть. Федералы подозревают, что Федяев раньше был связан с вашими спецслужбами, – тут Молинари кивает Штарку, так что тот считает нужным возразить: «Не моими». – А может, он и теперь имеет к ним какое-то отношение. Поэтому местное бостонское бюро не хотело отдавать его ребятам, которые занимаются искусством. Но он ясно дал понять, когда его допрашивали, что рассказать ему нечего и что он готов только на сделку с картинами.
– Он мне прямо сказал в Гринвиче, что не хочет выдавать никаких государственных секретов, – кивает Штарк, думая про себя: «Связан со спецслужбами? Это бы многое объяснило».
– Так что, – продолжает Молинари, – немного посовещавшись, федералы решили, что перебежчиков и без того навалом, но никто из них не вернет Рембрандта и не принесет им столько политических очков. И в общем, Федяев получил предварительное согласие на свою просьбу об убежище, и оно станет окончательным, когда музей примет картины. Адвокат Федяева и руководитель группы из ФБР вместе приходили к начальнику службы безопасности музея. Ему сказали, что картины привезут в музей до конца недели, чтобы он был к этому готов и организовал проверку подлинности так, чтобы не было утечек. Он сказал, что должен будет информировать директора музея, и на это никто ему не возразил. Предполагает, что картины привезут завтра утром.
– А как они собираются проверять подлинность? – спрашивает Иван.
Они садятся на стулья, расставленные на лужайке. Штарк замечает, что в этот весенний день в поле зрения нет ни одного человека их возраста – все моложе. Впрочем, ничего удивительного, просто они уже на Гарвард-ярд.
– Проверкой займется Винс Ди Стефано, – отвечает Молинари. – Больше никак не получится избежать утечки.
– Когда будем встречаться с госпожой Бартлетт? – интересуется профессор.
– Давайте попробуем прямо сегодня, Арьян.
– Хорошо, сейчас позвоню моему коллеге.
– Том, одновременно нам надо найти одного человека. Вот этого.
Иван протягивает сыщику распечатку с сайта галереи, единственного, на котором он нашел какую-то информацию о Савине. С фотографии смотрит молодое лицо с клиновидной бородкой и щегольскими усиками.
– Да это же тот парень, который набил мне шишку! – восклицает итальянец, машинально касаясь рукой темени. – Только он сейчас гораздо старше. Но точно это он!
Вирсинга никуда не звонит, а недоуменно смотрит на двух товарищей по приключению. Молинари так и не рассказал про свою шишку, и Штарк даже позабыл о ней.
– Видите ли, Арьян, в предыдущий визит Ивана в Бостон мы с ним следили за людьми, которые показали нам картины из музея, – поясняет Молинари. – Иван доехал за ними до одной узенькой улочки в Северном Бостоне, а потом перестал отвечать на звонки. Я не мог этого так оставить и добрался туда – правда, Иван, ты не назвал точного адреса, но я немножко побегал там по улочкам и увидел белый фургон, за которым ты ехал. Надо тебе сказать, что к этому моменту я немного нервничал. И в общем, опасался за тебя, хотя ты, конечно, не поверишь.
Иван чувствует, как краснеет от стыда.
– Прости меня, Том, я просто не видел другого выхода. Мне позвонила Софья и сказала, что картины никуда не вывозила. Попросила приехать к ней в Бруклайн и сказала, что видела тебя там возле дома и что ты за ней следил. Поэтому я решил, что лучше тебе на некоторое время исчезнуть у нее из виду.
– Ну, я так и понял, что ты решил потеряться и все сделать без меня, – не без сарказма отвечает Молинари. – Все равно потом пришлось звать меня на помощь, умник. В общем, я нервничал, так что решил посмотреть, что в доме, возле которого стоял этот чертов фургон. Вскрыл замок булавкой. И только зашел в переднюю, как получил по башке чем-то тяжелым. И вырубился. Просыпаюсь и вижу вот эту рожу. – Молинари трясет распечаткой. – Этот парень плеснул мне в лицо водичкой, а потом говорит: «Ты что здесь делаешь? Я тебя еще в Бруклайне видел, какого черта следишь за нами?» У него русский акцент был, сильный, не как у тебя, так что все как в фильме про русскую мафию. Говорю ему: «Чем это ты меня?» А он мне показывает бейсбольную биту. Я, говорит, держу это как раз для таких, как ты. Проваливай, говорит, пока я не позвонил копам. Я ему: копам? И картины тоже им покажешь? А он: картины, дурак ты этакий, остались в Бруклайне, а кататься мы ездили, чтобы ты увязался за нами и получил по башке. Только и там их уже, наверное, нету. Так что вали отсюда, а то еще вломлю. Ну, обычно я бы не стал такое слушать, но, если честно, башка у меня раскалывалась. Она вообще крепкая, но он здорово меня битой-то приложил. В общем, я не стал спорить и вышел. Я умею признавать, что проиграл. Ну, фургона на улице уже не было, конечно. Но я в тебя верил, Иван.
Штарку просто до боли стыдно. Ведь Молинари получил по голове, стараясь ему помочь. Но важнее другое: теперь они, по крайней мере, знают, где можно начинать искать Савина.
– Ты же наверняка пробил по базам и этот дом, и этого парня?
– Конечно. Дом принадлежит одному итальянцу, но он его сдал внаем. Чуваку по имени Питер Суэйн. Ну, я приглядывал за домом. Этот чувак еще там – живет себе, ходит в магазин за молоком, получает «Бостон Херальд»… Ничего подозрительного. Пару раз выходил в пивную, выпивал кружку-другую «Сэма Эдамса». А еще с ним там живет подружка. Пухленькая, темные волосы. Намного младше него. Он-то седой уже весь, в морщинах, лет ему, наверно, под шестьдесят. Я его не трогал, ждал, что ты позвонишь. И правильно, значит, ждал: оказывается, ты его знаешь.
– Знаю. Он был преподавателем, когда я учился на художника.
– Ты? Художник? – Молинари заливается хохотом. Вирсинга тоже не может сдержать улыбку.
– Ну да, смешно. Поэтому я и не художник никакой. Нам надо навестить этого мистера Суэйна, Том. Думаю, и вам будет интересно, Арьян. Но, наверное, после директора музея.
– Да-да, набираю номер. Просто не мог пропустить этот великолепный рассказ, – отвечает Вирсинга, нажимая кнопки на своем побитом старом мобильнике.
Через десять минут встреча с Джиной Бартлетт назначена, но не на сегодня: на это надеяться, конечно, не стоило. Им надо быть в музее завтра в два часа. Вирсинга отправляется благодарить своего гарвардского коллегу, и Штарк с Молинари остаются вдвоем.