— Юсеф, я ранена! — крикнула она. — Милый…
Она закашляла, умолкла и перевернулась на спину, словно мертвая. Юсеф обернулся к ней и посмотрел на ее распростертое в крови тело.
— Эвелин? — испуганно произнес он.
Он вернулся в прихожую и склонился над сестрой: внезапно в руке Эвелин оказался нож. Нож взлетел, как в примитивной ловушке. Лезвие с силой вонзилось мальчику прямо между ребрами. Юсеф постоял неподвижно, потом его голова склонилась к плечу, он завалился набок и затих.
Пятница, восемнадцатое декабря, раннее утро
Кеннет прошел мимо двух женщин в полицейской форме, сидевших в коридоре больницы Дандерюд и о чем-то активно шептавшихся. В палате у них за спиной было видно молодую девушку. Девушка сидела на стуле, уставившись в никуда. Ее лицо было перемазано кровью, засохшая кровь склеила волосы. Черные сгустки покрывали белую шею и грудь. Девушка сидела, чуть косолапо свесив ноги — по-детски, бессознательно. Кеннет подумал, что это, должно быть, Эвелин Эк, сестра серийного убийцы Юсефа Эка. Словно услышав, как он мысленно произнес ее имя, девушка подняла глаза и посмотрела прямо на него. В ее взгляде было такое странное выражение — смесь боли и потрясения, гнева и триумфа, — что он казался почти непристойным. Кеннет инстинктивно отвернулся с ощущением, что вторгся во что-то личное, запретное. Он вздрогнул и сказал себе: хорошо, что я на пенсии, мне не придется входить к Эвелин, придвигать стул, садиться и допрашивать ее. Он бы никому не пожелал носить в себе ее рассказы о том, как она взрослела рядом с Юсефом Эком.
Мужчина в форме, с длинным серым лицом, дежурил у дверей палаты Симоне. Кеннет помнил его еще со времен своей службы, но забыл, как его зовут.
— Кеннет, — сказал мужчина, — все в порядке?
— Нет.
— Я так и подумал.
Кеннет вдруг вспомнил его имя — Рейне, вспомнил, что его жена неожиданно умерла, когда у них родился первый ребенок.
— Рейне, — сказал Кеннет, — ты не знаешь, как Юсеф проник к сестре?
— Она как будто сама его впустила.
— Добровольно?
— Не совсем.
И Рейне изложил Кеннету рассказ Эвелин. Среди ночи она проснулась, подошла к двери и посмотрела в глазок на полицейского, Улу Якобссона, который спал, сидя на лестнице. Эвелин слышала, как, сменяя напарника, он рассказывал, что у него дома маленький ребенок. Она не хотела будить его, снова легла на диван и стала пересматривать фотографии в альбоме, который Юсеф подложил в коробку. На фотографиях неясно мерцала давным-давно исчезнувшая жизнь. Эвелин положила альбом обратно в коробку и подумала: что, если сменить имя и уехать из Швеции? Она встала и выглянула в окно, раздвинув пластинки жалюзи; ей показалось, что кто-то стоит на тротуаре. Девушка отпрянула, немного подождала и снова выглянула. Густо падал снег, и она больше никого не могла разглядеть. Фонарь, висящий между домами, дергался под сильными порывами ветра. У Эвелин по коже побежали мурашки; она подкралась к входной двери, приложила ухо и прислушалась. Прямо за дверью как будто кто-то стоял. Юсефа всегда окружал запах. Запах гнева, жгучих химикатов. Эвелин вдруг показалось, что она ощущает этот запах — а может быть, она все выдумала. Девушка притаилась под дверью, не решаясь посмотреть в глазок.
Через некоторое время она наклонилась и прошептала:
— Юсеф?
Снаружи было тихо. Эвелин пошла было назад в квартиру, как вдруг услышала шепот брата с другой стороны двери:
— Открывай.
Она ответила, стараясь не всхлипнуть:
— Ладно.
— Думала, что избавилась от меня?
— Нет, — прошептала она.
— Будешь делать, что я скажу.
— Я не могу…
— Посмотри в глазок, — оборвал Юсеф.
— Не хочу.
— А ты посмотри.
Эвелин, дрожа, прижалась к глазку и через «рыбий глаз» линзы посмотрела на лестничную клетку. Спавший полицейский все так же сидел на лестнице, но теперь на ступеньках под ним растеклась лужа темной крови. Глаза закрыты; он слабо, но дышал. Эвелин увидела, как Юсеф ушел из круглой картинки. Он прижался к стене, потом бросился на дверь и хлопнул ладонью по глазку. Эвелин попятилась и споткнулась о собственные ботинки.
— Открой дверь, — велел Юсеф. — Иначе я убью полицейского, стану звонить соседям и убивать их. Начну вот с этой двери, которая рядом.
Эвелин быстро сдалась, она больше не могла. Разум твердил, что она никогда не избавится от Юсефа, и надежда угасла. Дрожащими руками Эвелин отперла дверь и впустила брата. Она готова была умереть, лишь бы не дать ему убить еще кого-нибудь.
Рейне пересказал все, что знал сам, как мог хорошо. Он считал, что Эвелин хотела спасти раненого полицейского и не допустить новых убийств и поэтому открыла дверь.
— Якобссон выживет, — сказал Рейне. — Ему повезло, что она послушалась брата.
Кеннет покачал головой:
— Что происходит с людьми?
Рейне устало потер лоб:
— Она спасла вашей дочери жизнь.
Кеннет осторожно постучал и приоткрыл дверь палаты, где лежала Симоне. Шторы задернуты, свет погашен. Кеннет, прищурившись, всмотрелся в темноту. На диване кто-то лежал — может быть, и дочь.
— Симоне? — тихо позвал он.
— Я здесь, папа.
Голос с дивана.
— Хочешь, чтобы было темно? Зажечь свет?
— Папа, я не могу, — прошептала она, помолчав. — Я не могу.
Кеннет на цыпочках подошел, сел на диван и обнял ее. Симоне заплакала горько, душераздирающе.
— Однажды, — сказал он и погладил ее, — я проезжал на патрульной машине мимо твоего садика и увидел тебя во дворе. Ты стояла лицом к ограде и плакала. Сопли текли из носа, ты была мокрая и грязная, а воспитатели и не собирались тебя утешать. Стояли и болтали, абсолютно равнодушные.
— И что ты сделал? — спросила Симоне.
— Остановил машину и пошел к тебе. — Кеннет сам себе улыбнулся в темноте. — Ты тут же перестала реветь, взяла меня за руку и пошла за мной.
Он помолчал.
— Представь себе, что сейчас я могу просто взять тебя за руку и отвести домой.
Она кивнула, положила голову ему на плечо и спросила:
— Ты что-нибудь слышал про Сима?
Кеннет погладил дочь по щеке. Он колебался: говорить правду или нет? Врачи сказали без обиняков: Шульман потерял слишком много крови. Его мозг получил серьезные повреждения. Его не спасти. Он никогда не выйдет из комы.
— Врачи еще не знают точно, — осторожно начал он, — но… — Он вздохнул. — Милая, дела не очень хороши.
Симоне затряслась от рыданий.