Марек замолчал, его подбородок вздрагивал.
— Что происходит теперь? — тихо спросил я.
Он немного посидел молча, потом снова заговорил:
— На полу зеленая трава, я больше не вижу парня из Мостара — там только травянистый холмик.
— Разве это не странно? — спросил я.
— Не знаю, может, и странно, но я больше не вижу комнаты. Я на улице, иду по летнему лугу, трава под ногами мокрая и холодная.
— Вам хочется вернуться в тот большой дом?
— Нет.
Я осторожно вывел пациентов из транса, проследил, чтобы к началу обсуждения они хорошо себя чувствовали. Марек вытер слезы со щек и потянулся. Под мышками у него расплылись большие пятна пота.
— Меня заставили, это все их штуки… Они заставляли меня мучить моих старых друзей, — сказал он.
— Мы знаем, — успокоил я его.
Марек посмотрел на нас робким ищущим взглядом.
— Я смеялся потому, что мне было страшно. Я не такой, я не опасный, — прошептал он.
— Никто вас не осуждает, Марек.
Он опять потянулся и взглянул мне в глаза. На лице появилось заносчивое выражение.
— Я делал ужасные вещи, — сказал он, почесал шею и заерзал.
— Вас заставляли.
Марек всплеснул руками:
— Где-то меня так переклинило, что я хочу вернуться в этот дом.
— Это правда?
— Ну черт, — заныл он, — я просто так сказал. Я не знаю, ничего не знаю.
— Думаю, что ты все прекрасно помнишь, — неожиданно вмешалась Лидия, мягко улыбаясь. — Почему ты не хочешь рассказать об этом?
— Заткнись! — крикнул Марек и шагнул к ней с поднятым кулаком.
— Сядьте, — велел я.
— Не кричи на меня, Марек, — спокойно сказала Лидия.
Он встретился с ней глазами и остановился.
— Извини, — произнес он с неуверенной улыбкой, пару раз провел ладонью по темени и снова сел.
Во время перерыва я стоял с кружкой кофе в руках и смотрел в выставленное окно. День был темный, в воздухе тяжело висел дождь. В комнату задувал холодный ветер, неся с собой слабый запах листьев. Мои пациенты начали рассаживаться в большой комнате терапии.
Эва была с головы до ног одета в синее, узкие губы она накрасила голубой помадой, а ресницы — синей тушью. Она, как обычно, выглядела беспокойной, без конца то набрасывала на плечи кофту, то снимала ее.
Лидия разговаривала с Пьером; он слушал, а его глаза и рот подергивались в болезненном тике.
Марек повернулся ко мне спиной. Его мускулы культуриста перекатывались под одеждой, пока он искал что-то в своем рюкзаке.
Я поднялся и махнул рукой Сибель, которая тут же затушила сигарету о подошву и сунула окурок в пачку.
— Давайте продолжим, — сказал я и подумал, что надо сделать еще одну попытку поработать с Эвой Блау.
Лицо Эвы Блау было напряженным, губы, крашенные голубой помадой, растянуты в вызывающей улыбке. Я внимательно следил за ее манипулятивной податливостью. Эва не хотела чувствовать, что ее к чему-то принуждают, но я придумал, как дать ей понять, что гипноз — дело добровольное. Ей надо было помочь расслабиться и начать погружение.
Когда я сказал участникам группы, чтобы они уронили подбородок на грудь, Эва немедленно отреагировала широкой улыбкой. Я начал обратный счет, спиной ощутил падение, почувствовал, как вода сомкнулась надо мной. При этом не спускал с Эвы глаз. Она искоса поглядывала на Пьера и пыталась дышать в такт с ним.
— Вы медленно погружаетесь, — говорил я. — Глубже, ниже, вы расслабляетесь, чувствуете приятную тяжесть.
Я зашел за спину пациентам, посмотрел на их бледные шеи и круглые спины, остановился возле Эвы и положил руку ей на плечо. Не открывая глаз, она медленно подняла лицо и слегка надула губы.
— Теперь я обращаюсь только к вам, Эва, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы расслабились, но при этом бодрствовали. Вы будете слушать мой голос, когда я стану говорить с группой, но не погрузитесь в гипноз, вы ощутите то же спокойствие, то же приятное погружение, но останетесь в сознании.
Плечо под моей рукой обмякло, и я продолжил:
— Теперь я снова обращаюсь ко всем. Слушайте меня. Я буду называть цифры, и с каждой цифрой мы будем все больше погружаться в расслабленное состояние. Но вы, Эва, последуете за нами только в мыслях. Вы останетесь в сознании, будете бодрствовать.
Я вернулся на свое место, продолжая считать; сел на стул перед группой и увидел бессмысленное лицо Эвы. Она выглядела совсем по-другому. Трудно было поверить, что это один и тот же человек. Нижняя губа отвисла, влажная розовая кожица контрастировала с голубой помадой, женщина глубоко дышала. Я ушел в себя, ослабил хватку и стал погружаться в воду, наполняющую темную лифтовую шахту. Мы находились на затонувшем корабле или в затопленном доме. Ногами я ощутил поток прохладной воды. Мимо пронеслись пузырьки воздуха и обрывки фукуса.
— Продолжаем, глубже, спокойнее, — осторожно призывал я.
Минут через двадцать мы уже стояли глубоко под водой на гладком стальном полу. Одиночные ракушки прицепились к металлу. Там и тут виднелись небольшие скопления водорослей. Белый краб вылез на плоскую поверхность. Группа стояла передо мной полукругом. Лицо Эвы было бледным, со странно отсутствующим выражением. Серый водяной свет ходил волнами по ее щекам, зеркальный, текучий.
Расслабленное, ее лицо казалось совсем открытым и почти монашеским. На безвольно приоткрытых губах появились пузырьки слюны.
— Эва, я хочу, чтобы вы говорили спокойно и задержались на том, что видите.
— Ладно, — пробормотала она.
— Расскажите нам, где вы находитесь? — начал я.
У Эвы вдруг стал странный вид. Словно ее что-то страшно поразило.
— Я на дороге. Иду по мягкой тропинке с сосновой хвоей и длинными шишками, — прошептала она. — Наверное, я подойду к байдарочному клубу и загляну в заднее окно.
— И вы подходите?
Эва кивнула и надула щеки, как сердитый ребенок.
— Что вы видите?
— Ничего, — быстро и решительно ответила она.
— Ничего?
— Только одну мелочь… как я пишу школьным мелком на асфальте возле почты.
— Что вы пишете?
— Так, чепуху.
— Вы ничего не видите в окне?
— Нет… только какого-то мальчика, я смотрю на мальчика, — пробормотала она. — Он лежит в узкой кроватке, на диване. Мужчина в белом махровом халате ложится на него. Это так красиво. Мне нравится смотреть на них, мне нравятся мальчики, я хочу заботиться о них, целовать их.