— У пациентки паранойя…
— Вряд ли, — с улыбкой перебил я.
— Это мое мнение о моем пациенте, — отрезал Андерсен.
— Конечно. Простите.
— По сто раз на дню она требует запереть дверь и спрятать ключ в специальном шкафчике.
— Да, но…
— Она говорила, что ни против кого не будет свидетельствовать, что мы можем пытать ее электрошоком и насиловать, но она ничего не расскажет. Что вы с ней сделали? Она напугана, страшно напугана. Как глупо, что вы вошли…
— Она злится на меня, но не боится. — Я повысил голос.
— Я слышал, как она кричит, — возразил Андерсен.
После Южной больницы и встречи с Эвой Блау я поехал в телецентр и спросил, могу ли видеть Стефани фон Сюдов, журналистку из «Раппорт» — несколько часов назад она хотела, чтобы я дал комментарии. Рецепционистка позвонила ассистентке редактора и передала трубку мне. Я сказал, что готов принять участие в интервью, если Стефани это интересно. Вскоре ассистентка спустилась. Это была молодая, коротко стриженная женщина с умными глазами.
— Стефани может встретиться с вами через десять минут, — сказала она.
— Хорошо.
— Я отведу вас в гримерную.
Когда я после короткого интервью вернулся домой, в квартире было темно. Я покричал, что пришел, но никто не ответил. Симоне была наверху, сидела на диване перед выключенным телевизором.
— Что-нибудь случилось? — спросил я. — Где Беньямин?
— У Давида, — бесцветным голосом ответила она.
— Ему разве не пора домой? Что ты сказала?
— Ничего.
— Да что случилось? Симоне, скажи мне что-нибудь.
— Зачем? Я не знаю, кто ты.
Я почувствовал, как во мне нарастает беспокойство, подошел и попытался отвести волосы от ее лица.
— Не трогай меня, — огрызнулась она и отдернула голову.
— Не хочешь говорить?
— Не хочу? Я не виновата. Это ты должен был поговорить со мной, ты должен был не дать мне найти эти фотографии, не дать мне почувствовать себя дурой.
— Какие еще фотографии?
Симоне открыла голубой конверт и высыпала оттуда несколько фотографий. Я увидел себя, позирующего у Майи Свартлинг, потом еще фотографии, на которых она была в одних светло-зеленых трусах. Темные пряди лежали на широкой белой груди. Майя казалась счастливой, под глазами краснота. Еще несколько фотографий оказались более или менее четкими изображениями одной груди. На одном из снимков Майя лежала, широко разведя ноги.
— Сиксан, я попробую…
— Хватит с меня вранья, — оборвала она. — На сегодня, во всяком случае.
Она включила телевизор, нашла новости и погрузилась в отчет о скандале вокруг гипноза. Анника Лорентсон из больницы Каролинского института не хотела комментировать случай, спровоцировавший расследование, но когда хорошо подготовленный журналист поднял вопрос о колоссальных суммах, недавно выделенных правлением Эрику Барку, Аннике пришлось заговорить.
— Это была ошибка, — тихо сказала она.
— Что за ошибка?
— В настоящее время Эрик Мария Барк отстранен от работы.
— Только в настоящее время?
— Он никогда больше не будет заниматься гипнозом в Каролинской больнице, — сказала она.
Потом на экране появилось мое собственное лицо; я с испуганным видом сидел в телестудии.
— Вы собираетесь продолжать сеансы гипноза в других больницах? — спросила журналистка.
У меня был такой вид, словно я не понял вопроса; я почти незаметно покачал головой.
— Эрик Мария Барк, продолжаете ли вы считать, что гипноз — это хорошая форма лечения? — спросила она.
— Не знаю, — еле слышно ответил я.
— Вы собираетесь продолжать?
— Нет.
— Никогда?
— Я больше никогда никого не буду гипнотизировать, — проговорил я.
— Обещаете? — спросила журналистка.
— Да.
Среда, шестнадцатое декабря
Эрик вздрогнул, руки, державшие стаканчик, дернулись, и кофе пролился на пиджак и манжеты.
Йона удивленно глянул на него, вытащил салфетки из стоявшей на приборной доске коробки с надписью «Клинекс».
Эрик выглянул в окно: большой деревянный дом желтого цвета, сад, на лужайке гигантский Винни-Пух с пририсованными клыками.
— Она опасна? — спросил Йона.
— Кто?
— Эва Блау.
— Может быть, — ответил Эрик. — Я хочу сказать — от нее вполне можно ждать опасных поступков.
Йона заглушил мотор. Отстегнули ремни безопасности, вылезли из машины.
— На многое не рассчитывайте, — со своим меланхоличным акцентом сказал Йона. — Может оказаться, что Лиселотт Блау не имеет никакого отношения к Эве Блау.
— Ага, — сонно ответил Эрик.
Они поднялись по дорожке из плоского серо-черного сланца. В воздухе кружились маленькие круглые снежинки — как град, но снежный, не ледяной. При взгляде на большой дом снег напоминал белую фату, молочную дымку.
— Будьте осторожны, — предупредил Йона. — Этот дом может оказаться тем самым вороньим замком.
Его правильное приветливое лицо осветилось слабой улыбкой. Эрик остановился на дорожке. Почувствовал, что влажная ткань на запястьях стала холодной. От него пахло старым кофе. Эрик сказал:
— Вороний замок — это дом в бывшей Югославии. Это квартира в Якобсберге, гимнастический зал в Стоксунде, светло-зеленый домик в Доротеа и бог знает что еще.
Встретив удивленный взгляд Йоны, он объяснил, не сумев удержать улыбку:
— Вороний замок — это не какой-то конкретный дом. Это термин. Пациенты из группы гипноза называли вороньим замком… место, где произошло преступление.
— Думаю, я понял, — кивнул Йона. — И где был вороний замок Эвы Блау?
— В том-то и проблема. Эва была единственной, кто не нашел свой вороний замок. Она, в отличие от остальных, никогда не описывала никаких значимых мест.
— Может быть, это здесь. — Йона указал на дом.
Широко шагая, они двинулись по сланцевой дорожке. Эрик порылся в кармане, ища коробочку с попугаем. Ему было плохо, он словно все еще не оправился от воспоминаний. Крепко потер лоб; хотелось принять таблетку, страстно хотелось, какую угодно — но именно теперь надо сохранить ясную голову. Он должен покончить с таблетками. Так больше нельзя, он не может и дальше уходить от действительности, надо найти Беньямина, пока не поздно.
Эрик нажал кнопку звонка, услышал сквозь толстую дверь густой трезвон. Он с трудом сдерживался, чтобы не выломать дверь и не ворваться внутрь, зовя Беньямина. Йона втянул руки в рукава. Вскоре дверь открыла молодая рыжая женщина в очках, с небольшими шрамиками на щеках.