— Вам сюда нельзя, — прошептала она и внезапно взглянула на меня.
— Хорошо. — Я попятился к двери.
— Может быть, сядем и немного поговорим? — спокойно предложила сотрудница соцотдела.
Я открыл дверь в коридор и увидел, что Лидия медленно приближается.
— Эрик, — позвала она.
Когда я закрывал дверь, Лидия уже бежала ко мне. Я бросился через весь коридор в прихожую, но дверь была заперта. Быстрые шаги Лидии приближались. Она постанывала, словно животное. Я рванул другую дверь и ввалился в комнату с телевизором. Лидия дернула дверь и вбежала за мной. Я наткнулся на кресло, добежал до балконной двери, но не сумел повернуть ручку. Лидия с ножом преследовала меня; я метнулся за обеденный стол, она бросилась следом; я, отступая, пошел вокруг стола.
— Это ты виноват, — сказала она.
Соцработница вбежала в комнату. Она запыхалась.
— Лидия, — жестко сказала она, — сейчас же прекратите это безобразие.
— Это он во всем виноват.
— В чем? — спросил я. — В чем я виноват?
— Вот в этом, — ответила Лидия и полоснула себя ножом по горлу.
Она смотрела мне в глаза, кровь лилась ей на фартук и на голые ноги. Губы дрожали. Нож упал на пол. Рука пыталась нащупать опору. Лидия опустилась на пол и села боком, как русалка.
Анника Лорентсон озабоченно улыбнулась. Райнер Мильк потянулся через стол и налил «Рамлёса», забулькали пузырьки. Запонки сверкнули темно-синим и золотым.
— Вы, конечно, понимаете, почему мы хотим поговорить с вами как можно скорее, — сказал Педер Меларстедт и поправил галстук.
Я посмотрел на протянутую мне папку. Мне сообщили, что Лидия подала на меня заявление. Она утверждала, что я довел ее до попытки самоубийства, заставив признать вымышленные поступки. Лидия обвиняла меня в том, что я сделал из нее подопытное животное и при помощи гипноза вложил ей в голову ложные воспоминания, что я с самого начала нагло и цинично преследовал ее на глазах у всех, чтобы сломать.
Я поднял глаза от бумаг.
— Это не шутка?
Анника Лорентсон отвела глаза. Хольстейн безо всякого выражения на лице сказал:
— Лидия — ваша пациентка. И то, что она утверждает, — весьма серьезно.
— Да, но ведь ее слова — очевидная ложь, — взволнованно сказал я. — Никаких возможностей под гипнозом поместить в чью-то голову воспоминания не существует. Я могу подвести пациентов к воспоминанию, но не вложить это воспоминание им в голову… это как дверь. Я подвожу человека к дверям, но сам не могу их открыть.
Мильк серьезно посмотрел на меня.
— Одного только подозрения достаточно, чтобы закрыть ваше исследование. Так что вы понимаете, насколько все серьезно.
Я раздраженно дернул головой:
— Она рассказала о своем сыне вещи, которые я счел достаточно серьезными, чтобы связаться с социальными властями. То, что она отреагировала именно так…
Меня неожиданно перебил Ронни Йоханссон:
— Но здесь сказано, что у нее вообще нет детей.
Он постучал длинным пальцем по папке. Я громко фыркнул — и заслужил странный взгляд Лорентсон.
— Эрик, высокомерие в такой ситуации может вам только навредить, — тихо заметила она.
— А если кто-то врет в лицо? — зло улыбнулся я.
Анника перегнулась через стол и медленно произнесла:
— Эрик, у нее никогда не было детей.
— Не было?
— Нет.
В кабинете стало тихо.
Я смотрел, как пузырьки воздуха поднимаются на поверхность.
— Я не понимаю. Она продолжает жить в доме своего детства. — Я пытался успокоиться. — Все подробности совпадают, я не могу поверить…
— Можете не верить, — оборвал Мильк. — Вы допустили ошибку.
— Люди не могут так лгать под гипнозом.
— А если она не была под гипнозом?
— Да нет же, была, я замечаю это, лицо меняется.
— Теперь это не важно. Вред уже нанесен.
— Я не знаю, есть ли у нее дети, — продолжал я. — Не исключено, что она говорила о себе. Я не сталкивался с подобным, но, может быть, она таким образом переосмыслила собственные детские воспоминания.
Анника прервала меня:
— Возможно, вы и правы, но факт остается фактом: ваша пациентка совершила серьезную попытку самоубийства и обвиняет в этом вас. Предлагаем вам взять отпуск за свой счет, пока мы будем разбираться с этой историей.
Она вяло улыбнулась мне и мягко сказала:
— Я уверена, что все уладится. Но сейчас, на время расследования, вам надо отойти в сторону. Ни в коем случае нельзя допускать к этому делу газетчиков.
Я подумал о других своих пациентах — о Шарлотте, Мареке, Юсси, Сибель и Эве. Я не могу оставить их, передать кому-нибудь другому — они почувствуют себя разочарованными, обманутыми.
— Я не могу, — тихо сказал я. — И я нигде не ошибся.
Анника похлопала меня по руке:
— Все уладится. Лидия Эверс явно неуравновешенна, у нее полный сумбур в голове. Для нас сейчас самое важное — действовать строго по закону. Вы попросите освободить вас от проведения сеансов гипноза, пока мы будем давать внутреннюю оценку произошедшему. Эрик, мы знаем — вы хороший врач. Я уже говорила, что уверена — вы вернетесь к своей группе всего… — она пожала плечами, — …может быть, всего через полгода.
— Через полгода?
Я взволнованно вскочил.
— У меня пациенты, они рассчитывают на меня. Я не могу их бросить.
Мягкая улыбка Анники исчезла, словно кто-то задул свечу. Лицо стало замкнутым, в голосе зазвучали раздраженные нотки:
— Ваша пациентка потребовала немедленно запретить вашу деятельность. К тому же она заявила на вас в полицию. Для нас это не пустяки, мы вложили деньги в вашу работу, и если окажется, что исследование не достигло цели, нам придется принять меры.
Я не знал, что отвечать. Меня разбирал смех.
— Это какой-то абсурд, — только и смог сказать я.
И повернулся. Чтобы уйти отсюда.
— Эрик, — позвала Анника. — Вы действительно не понимаете, что вам дают шанс?
Я остановился.
— Но вы же не верите в болтовню про воспоминания, которые я вложил в голову?
Она пожала плечами:
— Не в этом дело. Дело в том, что мы следуем правилам. Возьмите отпуск, прервите работу с гипнозом, смотрите на это как на приглашение к перемирию. Можете продолжать свои исследования, можете работать спокойно, только не практикуйте терапию гипнозом, пока идет внутреннее расследование…