Сержант и констебль стояли как громом пораженные.
— Что значит «защита моих сородичей»? — Патуди схватил ее за запястье своей лапищей, пытаясь прекратить раздражающее тыканье.
— Отпустите! — велела Эмма.
Он продолжал держать ее за запястье.
— У вас десять секунд, чтобы отпустить ее, иначе я сломаю вам руку, — предупредил я.
Он медленно повернул голову и посмотрел на меня, не выпуская руку Эммы.
— Вы угрожаете полицейскому?
Я придвинулся ближе:
— Нет. Я никогда не угрожаю. Обычно я даю только одно предупреждение.
Патуди отпустил руку Эммы и шагнул ко мне.
— А ну… — сказал он, поигрывая своими накачанными мускулами.
Когда имеешь дело со здоровяком, надо бить сильно и действовать быстро. Не в корпус. Бить такого в корпус — напрашиваться на неприятности. В лицо. Нанести как можно больше урона, лучше всего в рот и нос, пустить кровь, разбить губы, выбить зубы, сломать челюсть. Пусть кое о чем подумают, особенно такие вот качки, у которых в любом случае присутствует склонность к самолюбованию. Пусть сокрушаются о попорченной внешности. А потом лягнуть их по яйцам со всей силы.
Но Эмма меня опередила. Я был уже готов, балансировал на пятках, в организм поступал адреналин, мне уже не терпелось начать бой. Но она не сильно ударила Патуди кулачком в грудь и сказала:
— Нет, инспектор. Я вам говорю! И уверяю вас, у вас всего один шанс. Потом я обращусь к вашему начальству.
Ее слова все изменили. Он был готов ударить меня, но удержался.
— Начальство, — медленно произнес он. — Это мир белых!
Эмма уже успокоилась, взяла себя в руки:
— Позавчера, инспектор, вы, обращаясь ко мне, говорили о «моих соплеменниках», имея в виду белых. Помните? Не пытайтесь сделать из меня расистку. Вы прекрасно поняли, о чем я говорю. Я обращусь к вашему командиру, старшему по званию — как он там называется. Я не очень разбираюсь в полицейских званиях, но я гражданка этой страны и у меня есть права. А еще я разбираюсь в правах всех граждан нашей страны — черных, белых, коричневых, каких хотите. У каждого из нас есть право поговорить с полицейским, быть услышанным и получить помощь. И если вы со мной не согласны, лучше скажите сразу, чтобы мне не терять понапрасну время!
Патуди было неловко из-за того, что двое его подчиненных все слышали. Он не мог себе позволить потерять при них лицо.
— Миссис Леру, — медленно произнес он, — у всех есть право на помощь со стороны полиции. Но никто не имеет права вмешиваться в расследование убийства. Никто не имеет права устраивать беспорядки и наносить ущерб. Мешать отправлению правосудия — преступление. Нападение на сотрудника полиции — тоже преступление. — Он немного развел большой и указательный пальцы — на сантиметр. — Вот сколько осталось до того, чтобы я вас арестовал.
Ему не удалось запугать ее.
— Вчера ночью мне звонил Волхутер. Он нашел что-то, подтверждающее, что Коби де Виллирс — мой брат…
Она изложила ему все факты.
— Я приехала сюда, чтобы все вам рассказать, потому что это имеет непосредственное отношение к вашему расследованию. А ну-ка, объясните, как мой приезд мешает отправлению правосудия! А если эти два болвана действительно хотели охранять нас, они должны были остановить нас и предупредить, что будут следовать за нами. Впрочем, в их намерения я не поверю ни на минуту! Я не отвечаю за то, что кому-то не хватает мозгов.
Два болвана сосредоточенно разглядывали свои ноги.
— Какое доказательство? — спросил Патуди.
— Что, простите?
— Какое доказательство было у Волхутера?
— Не знаю. Поэтому я и приехала.
— Что он вам сказал?
Эмма вытащила свой телефон.
— Послушайте сами. — Она потыкала кнопки и передала телефон Патуди.
Тот прослушал сообщение.
— Он ничего подобного не говорит.
— Простите, не поняла…
— Он не сказал, что нашел нечто, доказывающее, что Коби де Виллирс — ваш брат.
— Разумеется, именно это он и сказал!
Патуди вернул ей мобильник. Поскольку он постоянно хмурился и выглядел недовольным, трудно было угадать, о чем он думает. Он долго разглядывал Эмму и наконец сказал:
— Пойдемте поговорим где-нибудь на холодке. — Он развернулся на каблуках и зашагал по направлению к лекционному залу.
— Что сказал вам вчера Волхутер? — спросил он, как только мы сели.
— Как умер Волхутер? — парировала она.
Разговор обещал быть интересным.
И вдруг с лицом Патуди случилось чудо. Оно разглаживалось — морщина за морщиной. Потом он вдруг начал расплываться в улыбке. Метаморфоза была пленительной, наверное, потому, что и представить было нельзя, что Патуди умеет улыбаться. Когда его рот растянулся до ушей, вся его массивная туша затряслась, а глаза закрылись. Я не сразу понял, что инспектор Джек Патуди смеется. Беззвучно, как человек, который забыл включить звук.
— Вы — нечто, — произнес он, отсмеявшись.
— Вот как? — сказала Эмма не слишком агрессивно.
— Вы маленькая, но в вас много яда.
С этими словами он вступил в клуб поклонников Храброй Эммы — вместе с покойным Волхутером, живым Леммером и мигающим Стефом Моллером. Интересно, подумал я, ожидала ли Эмма такого эффекта и не кроется ли за ее бесстрашной вспышкой возмущения холодный расчет. Это был новый, третий эксперимент в духе Павлова; его нужно добавить в мой закон о маленьких женщинах.
Я внимательно разглядывал ее. Если она и была довольна собой, то тщательно это скрывала.
— Инспектор, давайте поможем друг другу. Пожалуйста!
— Ладно, — сказал он. — Можно попробовать.
Невероятная, немыслимая улыбка оставалась на его лице до тех пор, пока Эмма не рассказала о вчерашней беседе с Волхутером.
— Зачем им было лгать? Не понимаю, — сказал Джек Патуди. На лбу у него снова проступила глубокая морщина.
— О чем они солгали? — спросила Эмма.
— Обо всем. Обо мне. О сибашва. О земельных исках. Парку Крюгера не предъявлено сорока исков на землю. Шесть лет назад комиссия установила, что иски подают одни и те же семьи, а об остальных никто ничего не знал. Иски объединили, и сейчас существуют только иски от имени махаши, нтимане, ндлули, самбо, нкуна и сибашва. Было еще два иска от семей мхинга и мапиндани, но они были отозваны. Остается восемь исков. Восемь, а не сорок.
— Но вы имеете претензии.
— Я? Я полицейский. Я не требую себе землю.
— Притязания есть у сибашва. Вы ведь тоже сибашва.