Потом мы открыли для себя комиксы. Гюнтер Краузе глотал выпуски «Марка Кондора», «Такузу», «Капитана Дьявола». С позволения родителей. Его мать обожала Барбару Картленд и ей подобных, а отца частенько не бывало дома. По утрам в субботу мы ходили в книгообмен Дона за новыми выпусками для Гюнтера и его матери, а потом заходили к ним домой и жадно читали. До самого восьмого класса, когда я почти без интереса взял у Дона роман Ламура, посмотрел на ярко-зеленые глаза героя на обложке, лениво, ни о чем не подозревая, прочел первые два абзаца и познакомился с Логаном Сакеттом.
Мать каждый месяц выдавала мне по нескольку рандов на карманные расходы. Книга стоила сорок центов. Я купил ее. И следующие три года читал Ламура запоем. Мама не возражала. Может быть, она надеялась, что любовь к вестернам позже распространится на другие, более важные книги. Она не подозревала о том, что чтение вестернов привело к моему первому столкновению с законом. И Ламур ни в чем не был виноват.
Однажды рано утром в выходной мать высадила меня, Гюнтера и еще одного школьного приятеля в Клерксдорпе. Мы собирались в кино. На главной улице размещался двухэтажный магазин. Внизу продавались игрушки и канцтовары, а на втором этаже были книги. Я бывал в том магазине и раньше, но в тот день я открыл для себя целый новый мир новых, нечитаных романов Луи Ламура на белой бумаге; они выглядели значительно лучше выцветших, слегка пожелтевших, зачитанных книжонок в книгообмене. Романы из магазина пахли свежей типографской краской.
Не помню, сколько денег было у меня с собой. Видимо, немного. Их не хватало на кино, молочный коктейль и Ламура. Если купить книгу, я не смогу вместе с Гюнтером пойти в кино. Если пойду в кино и выпью молочный коктейль, тогда не хватит на книгу. И вот, обуреваемый страстью, я принял роковое решение: взять книгу — не значит «украсть».
Такой была простота, с какой я перешел границу между невинностью и грехом. Быстро, не раздумывая. Только что я был читателем, преисполненным радости при виде многочисленных новых книг, и вот я уже стал будущим вором, прекрасно сознающим все последствия своего поступка. Я украдкой разглядывал окружающих меня покупателей, выжидая, когда никто не будет на меня смотреть.
Я взял две книги и затолкал их под рубашку. А потом спустился по лестнице — нарочито медленно, беззаботно. Чтобы скрыть выпуклость под свитером, я втянул живот и слегка наклонился вперед. Сердце бешено колотилось в груди, руки вспотели. Все ближе и ближе к двери, ближе, ближе, я уже готовился вздохнуть с облегчением — как вдруг та тетка схватила меня за руку и заговорила словами, с которыми многие южноафриканцы начинают разговор с незнакомым человеком. Эти слова — краеугольный камень нашего комплекса неполноценности:
— Ах, извините…
Тетка была толстая, некрасивая. На табличке, прикрепленной к форменной блузке, было написано только имя: «Моника». Она втащила меня назад в магазин.
— Доставай книги! — велела она.
Позже я понял, что мог бы без труда отделаться от нее: соврать, вырваться и убежать или сказать: «Я только пошутил», «Какие книги?», «Да пошла ты!». Часто потом, когда я вспоминал ее лицо и ее манеру говорить, мне очень хотелось, чтобы я имел возможность сказать: «Да пошла ты!»
Я молча вытащил из-под свитера книги. Колени у меня подгибались.
— Позови мистера Миннара, — велела тетка девушке за кассой. И, обратившись ко мне, злорадно добавила: — Сегодня тебе будет преподан урок!
Страх и унижение накрыли меня не сразу, но постепенно. Я представил, что меня ждет, оценил все последствия моего необдуманного поступка задолго до того, как на сцену вышел мистер Миннар, лысый дядька в очках.
Я слушал, как Моника докладывает Миннару о том, как увидела меня на верхнем этаже, как ждала, пока я выйду за дверь. Миннар поцокал языком и посмотрел на меня крайне неодобрительно. Когда она закончила, он подытожил:
— Вызывай полицию.
Пока она звонила, Миннар смерил меня мерзким взглядом и заявил:
— Вы постоянно нас обворовываете!
«Вы»… После одного лишь слова я стал частью группы. Как будто я уже воровал прежде. Как будто я был членом организованной преступной группировки. Кажется, тогда я так испугался, что не мог плакать. Когда вошел молодой констебль в форме и мы поднялись в кабинетик управляющего, Миннар предъявил мне обвинение. Констебль взял меня под руку и повел в желтый полицейский фургон. Он высадил меня рядом с индийским торговым центром и повел в участок. От страха у меня кровь стыла в жилах.
Он велел мне сесть и попросил сержанта за стойкой приглядывать за мной. А сам через несколько минут вернулся вместе со следователем. Следователь был высокий. Мне запомнились большие руки, густые брови и переломанный нос.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Затопек, сэр.
— Пошли со мной, Затопек.
Я последовал за ним в его кабинет, невзрачную комнатенку, заставленную казенной мебелью. Повсюду валялись груды папок с делами и разные документы.
— Садись, — велел следователь.
Сам он присел на краешек стола и перечел заявление констебля.
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать.
— Где ты живешь?
— В Стилфонтейне.
— Учишься в девятом классе?
— Да.
— В стилфонтейнской средней школе?
— Да.
— Ты украл книги.
— Да, сэр.
— Луи Ламура.
— Да, сэр.
— И часто ты воруешь книги?
— Сегодня первый раз.
— Что ты крал раньше?
— Ничего, сэр.
— Ничего?
— Я… один раз я украл линейку у Гюнтера Краузе, но больше в шутку. Я ему ее обязательно верну.
— Почему ты украл эти книги?
— Я поступил плохо, сэр.
— Знаю, что ты поступил плохо. Я хочу узнать, почему ты украл книги.
— Я… мне очень хотелось их купить.
— Почему?
— Потому что они мне очень нравятся.
— Ты читал «Кремень»?
— Да. — Я немного удивился.
— А «Килкенни»?
— Да.
— А «Одиночку»?
— Нет.
— А «Расхитителей прииска»?
— Еще нет, сэр.
— А «След чироки»?
— Да.
— А «Соль земли»?
— Нет.
Он вздохнул, встал, обошел вокруг стола и сел в кресло.
— Скажи, Затопек, разве у Ламура хорошие парни воруют?
— Нет, сэр.
— Что подумает твой отец, что он скажет, если я сейчас позвоню ему и скажу, что его сын — вор?