Она не была голодна. Взяла сандвич — идеально ровные треугольнички хлеба с латуком и помидором, положила на тарелку, а тарелку поставила себе на колени. Ей хотелось спросить, как ему удавалось ждать, как он подавлял свои желания до свадьбы. Интересно, будущие священники мастурбируют — или в их мире это тоже считается грехом?

Она выждала, пока он возьмет куриную голень, — он взял ее за косточку. Он наклонился вперед, чтобы есть над тарелкой. Губы его заблестели от жира.

— Впервые я занялась сексом, когда мне было пятнадцать, — сказала она. — По-настоящему.

Ей хотелось, чтобы он подавился, но он лишь на секунду перестал жевать.

— Я сама выбрала мальчика. Как говорится, сняла. Самого умного в классе. Я могла бы пойти с любым, и я это знала.

Священник, с недоеденной курицей в руке и набитым ртом, беспомощно хлопал глазами.

— Чем больше отец молился об изгнании из меня демонов, тем больше мне хотелось их увидеть. Я мечтала о демонах по ночам. Каждый вечер мы все сидели в гостиной, а отец читал вслух Библию, произносил долгие молитвы и просил Бога изгнать дьявола из Кристины. Плотские грехи. Искушения. Мы все держались за руки, а он потел и говорил, говорил — пока стекла в окнах не начинали дребезжать и у меня на затылке не вставали дыбом волосы. Какие еще демоны? — думала я. Как они выглядят? Что делают? Как бывает, когда они выходят? Почему он зациклился на мне? Неужели во мне есть что-то, с чем я ничего не могу поделать? Сначала я ничего не понимала. Но потом мальчики в школе начали обращать на меня внимание. На мое тело.

Тарелка на коленях мешала, сковывала движения. Кристина с грохотом поставила ее на стол и скрестила руки под грудью. Нужно успокоиться; священник ей нужен, несмотря на то что у него имеется идеальная жена.

Отец каждое утро производил личный досмотр, как будто она была его солдатом. Он не выпускал дочь за порог, если юбка была короче дозволенного. Иногда посылал ее наверх, в комнату, чтобы она причесалась и аккуратнее подвязала волосы лентой или смыла тушь. В результате Кристина приучилась вставать пораньше и накладывать макияж перед зеркалом в школьном туалете. Ей не хотелось лишать себя только что обретенного внимания мальчиков. Странная вещь! В тринадцать лет она была такой, как все: плоскогрудой, бледной, смешливой девчонкой. Потом все начало расти — грудь, бедра, ноги, губы. И от этой метаморфозы отец взбесился, да и все окружающие ее мужчины реагировали как-то странно. С ней начали здороваться мальчики из старших классов; учителя мужчины подолгу задерживались у ее парты. Одноклассники косились на нее и перешептывались, прикрыв рот рукой. Постепенно она все поняла. Именно в то время мать вышла на работу, и у Кристины появилась компания. Они после уроков ходили туда, где не было родителей, чтобы покурить и иногда выпить. Однажды Колин Энгельбрехт сказал ей, затянувшись «Честерфилдом» и выпустив густое облако сизого дыма: у нее самая сексуальная фигура в школе, так считают все ребята. И если она один раз, всего один-единственный раз, покажет ему грудь, он готов на все.

Другие девчонки стали швырять в него подушки и обзывать свиньей. Кристина молча встала, расстегнула блузку, сняла лифчик и показала грудь троим мальчикам, которые там были. Она стояла, выставив напоказ свою полную грудь, и впервые в жизни ощущала власть. Она увидела зачарованное выражение у них в глазах — у них отвисла челюсть от похоти. Как это отличалось от яростного отцовского презрения!

Вот как она познала демонов.

После того случая все изменилось. Ее выходка широко обсуждалась, как она поняла позже, потому что уровень интереса, проявляемого к ней, возрос, да и обращались с ней теперь по-другому. Ее поступок словно расширил диапазон действий, намекал на возможность счастья. И она начала пользоваться своим даром. Он был одновременно и оружием, и щитом, и игрой. Те, кому она благоволила, получали доступ к ней в комнату и могли долго тискать и мять ее тело в полуденной жаре Апингтона — они целовали и лизали ее грудь, а она наблюдала за их лицами, сосредоточившись на своих ощущениях и испытывая невероятное наслаждение — ведь в ее власти было вызвать у них восторг, учащенное дыхание, сердцебиение.

Но когда их руки скользили ниже, она мягко, но твердо возвращала их на место. Выше талии — пожалуйста. Ей хотелось самой решить, когда и с кем это произойдет.

Ей хотелось, чтобы все было именно так, как она хочет — как она фантазировала, лежа ночью в кровати и медленно дразня дьявола кончиками пальцев, пока не выманивала его наружу в схватках оргазма. Но на следующую ночь оказывалось, что дьявол опять внутри — он прячется и ждет, когда она позовет его.

В конце концов в восьмом классе средней школы, в день физкультурных занятий она соблазнила красивого, доброго и умного, но застенчивого Йохана Эразмуса. У него были нежные руки; он носил очки в золотой оправе. Это случилось в высокой траве за автобусной остановкой. Именно он всегда боялся взглянуть на нее; он заливался ярким румянцем, если она здоровалась с ним. Он весь был мягкий, добрый — у него были добрые глаза, добрый голос, доброе сердце. Она хотела подарить себя ему, потому что он никогда ее об этом не просил.

И она отдалась ему.

10

— Меня зовут Бенни Гриссел, и я алкоголик.

— Здравствуй, Бенни! — радостно произнес хор из тридцати двух голосов.

— Вчера вечером я выпил целую бутылку «Джека Дэниелса» и ударил жену. Сегодня утром она выгнала меня из дома. Я не пил целый день. Я здесь потому, что не могу удержаться, чтобы не пить. Я пришел потому, что хочу вернуть жену, детей и прежнюю жизнь.

Он прислушивался к собственному голосу, слышал в нем отчаяние. Кто-то захлопал, и потом весь пыльный церковный зал разразился аплодисментами.

Он выжидал в темноте за длинным, невыразительным зданием, инстинктивно подметив расположение окон и выходов и прикинув расстояние до пикапа. Судя по всему, раньше «Желтая роза» была жилым домом, — наверное, в пятидесятых годах, до того как Кайелитшу захватил промышленный бум, здесь жили мелкие фермеры.

На крыше, чуть ниже конька, красовалась неоновая вывеска с названием и нарисованной ярко-желтой розой. Внутри гремел рэп. Занавесок на окнах не было. Лучи света из ярко освещенного зала падали на автостоянку — веселые огоньки бегали по предательскому черному камню.

Внутри было полно народу; посетители сидели за дешевыми столами. Тобела разглядел среди них несколько европейских туристов, на чьих лицах застыло выражение наигранной радости — как у миссионеров, которые попали в деревню каннибалов. Он протолкался внутрь и увидел, что за сосновой стойкой остались два или три свободных места. Два молодых чернокожих бармена без устали принимали заказы. Официантки то и дело подскакивали к ним и проворно обслуживали клиентов. К их тонким маечкам были приколоты желтые пластмассовые розы.

— Что будешь пить, здоровяк? — спросил бармен с деланым американским акцентом.

— У вас есть «Виндхук»? — ответил вопросом на вопрос Тобела на своем родном языке.