Я сказала, что ему не нужно быть отцом. Я тогда тоже не хотела становиться матерью, я просто не знала, что делать. Я была студенткой. У меня был сумасшедший отец. Если бы он узнал о ребенке, не знаю, что выкинул бы! Может, посадил бы под замок или еще что-то в этом роде.
Вильюн попросил дать ему время на раздумья, чтобы он составил план. Всю неделю он не звонил, а вечером в пятницу, перед самым выходом на работу, я решила, что позвоню ему в последний раз. Если он по-прежнему будет меня избегать, то и черт с ним — извините за выражение, просто мне тогда было очень трудно. А мне сказали: произошел несчастный случай, он умер. Но это не был несчастный случай. Он закрыл магазин спортинвентаря, сел за столик и приставил револьвер к виску.
И только через два года я перестала злиться и вспомнила, что три месяца с Вильюном были хорошие. Именно тогда я начала думать, что же я скажу дочке об отце. Когда-нибудь ей захочется узнать, и…
— У вас есть дочь? — встрепенулся священник; впервые она застала его врасплох.
— …и мне надо будет придумать, что ей рассказать. Он даже записки не оставил. Даже ей ничего не написал. Даже не сказал, что ему жаль, это все депрессия, или ему не хватает смелости, — ничего. И я решила, что расскажу ей о тех трех месяцах, потому что они были лучшими в моей жизни.
Она замолчала и глубоко вздохнула. Выждав немного, священник спросил:
— Как ее зовут?
— Соня.
— Где она сейчас?
— Именно об этом я и хочу вам рассказать, — ответила Кристина.
Гриссел чуть не упустил самое главное. Рано утром в палату зашли две молодых медсестры, развозившие тележку с завтраком. Гриссел не слушал их болтовню; мысли его блуждали в другом месте. Он уже оделся, собрал вещи и ждал выписки. Девицы же оживленно беседовали:
— …в общем, когда она поняла, что он так ко всем подкатывается, он раскололся. Рассказал ей, что вычислил: вечером в пятницу в отделах деликатесов полно одиноких дамочек за тридцать. Они накупают себе на выходные всякие вкусности, чтобы поедать их, сидя у телевизора. Он прохаживался вдоль прохода с тележкой, выбирал самую симпатичную и знакомился. Именно так он закадрил Эммаренцию. Ой, здрасте, сержант, уже встали? Сегодня утром — омлет с сыром, его все просто обожают!
— Нет, спасибо, — сказал Гриссел, беря чемодан и направляясь к двери. Вдруг он остановился и переспросил: — Вечером в пятницу?
— Что, сержант?
— Повторите, пожалуйста, еще раз про Эммаренцию и отделы деликатесов.
— Слушайте, сержант, вам не стоит так отчаиваться, вы ведь не урод, — хихикнула одна сестричка.
— В вас есть что-то от русского дворянина, — заметила другая. — Что-то славянское… Меня заводит!
— Нет, я не…
— Ну, может, волосы длинноваты, но это поправимо.
— Во всяком случае, это ведь у вас на пальце обручальное кольцо?
— Погодите, погодите! — Он поднял руки. — Женщины меня не интересуют…
— Сержант, мы были уверены, что вы гетеросексуал…
Он разозлился было, но взглянул в их веселые лица, увидел лукавые огоньки в глазах и невольно расхохотался. Дверь открылась; на пороге показалась его дочь Карла в школьной форме. Увидев хохочущего отца в обществе двух молоденьких сестричек, она смутилась было, но быстро оттаяла, подбежала к отцу и обняла его.
— Надеюсь, она — его дочь, — сказала одна медсестра.
— Не может быть, он голубой, как небо!
— Хочешь сказать, это его дружок переоделся девушкой?
Карла расхохоталась, положив голову ему на грудь, и наконец сказала:
— Привет, пап!
— Опоздаешь в школу.
— Я хотела убедиться, что ты в порядке.
— Я в порядке, доченька.
Сестрички уже выходили; он снова попросил их рассказать об Эммаренции.
— Зачем это вам, сержант?
— Я расследую то самое дело. Мы никак не можем понять, как преступник выбирает жертв.
— И поэтому сержант хочет проконсультироваться с нами?
— Да.
Они наперебой принялись описывать внешность преступника. Некий Джимми Фортёйн выбирает себе подружку в магазине «Пик энд Пэй» во второй половине дня в пятницу, потому что в это время там полно одиноких женщин.
— Причем им за тридцать или даже за сорок. У молодых еще есть запал — они по вечерам ходят в ночные клубы — в одиночку или в компании, вместе-то веселее.
— Они запасаются на вечер пятницы и выходные: берут всякие, знаете, вкусности, чтобы побаловать себя. Деликатесы.
— Самый сезон охоты начинается для Джимми между пятью и семью, когда в офисах заканчивается рабочий день. Склеить дамочку Джимми ничего не стоит; он их легко убалтывает — у него обаяние…
— Он охотится только в «Пик энд Пэй»?
— Ему там удобнее, но то же самое можно проделывать и в «Чеккерсе».
— Есть что-то в этом супермаркете…
— Какая-то безнадега…
— Отчаяние…
— Клуб одиноких покупательниц…
— Последняя остановка перед благотворительными базарами…
— Неспящие в «Семь одиннадцать».
— Вы поняли?
Гриссел, смеясь, сказал, что все понял, поблагодарил их и вышел.
Он подвез Карлу в школу на машине, которую оставил ему Яуберт.
— Папочка, мы скучаем по тебе, — сказала дочь, когда они остановились у ворот школы.
— А я по вас — еще сильнее.
— Мама говорит, ты снял квартиру.
— Всего лишь временное жилье, доченька. — Он взял ее за руку и крепко сжал. — Я уже третий день не пью, — сказал он.
— Папа, ты знаешь, что я тебя люблю.
— Я тоже тебя люблю.
— И Фриц тоже.
— Он так сказал?
— Ему ничего не нужно говорить. — Карла торопливо открыла портфель. — Смотри, вот что я тебе принесла. — Она протянула ему конверт. — Иногда можешь забирать нас из школы. Мы не скажем маме. — Она обхватила его за шею, обняла, открыла дверцу машины и оглянулась. — Пока, папа! — сказала она с серьезным лицом.
— Пока, доченька.
Гриссел смотрел, как она торопливо взбегает вверх по ступенькам. Его дочь с темными волосами и странными глазами, которые она унаследовала от него.
Он вскрыл конверт. В нем была фотография — семейный снимок, который они сделали два года назад на школьном благотворительном базаре. На лице Анны — вымученная, деланая улыбка. Он сам улыбается криво — он тогда был не совсем трезв. Но тем не менее они на снимке вместе — все четверо.