Гриссел перевернул фотографию. Сзади аккуратным, ровным почерком Карлы было выведено: «Папа, я тебя люблю». После слов она пририсовала крошечное сердечко.
— Весь декабрь я работала, несмотря на беременность. Я позвонила домой и предупредила, что не приеду на каникулы. Я не собиралась приезжать к ним в Апингтон или ехать с ними отдыхать в Хартенбос. Отец не обрадовался. Явился ко мне в Блумфонтейн, чтобы помолиться за меня. Я боялась, что он заметит мой живот, но он ничего не заметил; его голова была забита другими вещами. Я сказала ему, что поживу пока у Кэлли и Колина, потому что в конце года много всяких мероприятий — свадеб, рождественских вечеринок, а у них не так много студентов, которые могут помогать. Я хотела хорошо заработать, чтобы стать более независимой финансово.
Тогда я видела отца в последний раз. Перед уходом он поцеловал меня в щеку — тогда он был ближе всего к своей внучке.
Однажды утром Кэлли услышал, как меня рвет. Он принес мне завтрак на террасу, где я спала, и услышал. Подошел к двери ванной и дождался, пока я выйду. Потом он сказал:
— Да ты в положении, детка! — Когда я не ответила, он спросил: — Что ты собираешься делать?
Я объяснила, что хочу оставить ребенка. Тогда я впервые поняла это сама. Знаю, мое решение очень странное, учитывая Вильюна, отца и все остальное… До тех пор о ребенке знала только я. Мне как-то не верилось… Как будто я жила во сне. Иногда мне казалось: сейчас я проснусь, а ребенок выйдет самостоятельно. Мне не хотелось думать о родах, просто хотелось, чтобы все шло как идет.
Тогда Кэлли спросил, не хочу ли я отдать ребенка на усыновление, и я ответила: не знаю, но объяснила, что в конце месяца уеду в Кейптаун. Поэтому я попросила, чтобы они чаще ставили меня на работу. Он спросил, знаю ли я, что делаю, и я ответила: нет, я не знаю, что я делаю, потому что все это для меня внове.
Они оба проводили меня на вокзал и подарили подарки для ребенка: голубой комбинезончик, ботиночки, бутылочки с сосками, а мне вручили конверт с деньгами — сказали, рождественская премия. А еще они дали мне несколько адресов своих друзей геев в Кейптауне — на тот случай, если мне понадобится помощь.
Всю дорогу до Колесберга я проплакала. Именно тогда Соня в первый раз зашевелилась, как будто хотела сказать: «Хватит, возьми себя в руки, с нами все будет хорошо». Тогда я поняла, что никому ее не отдам.
Гриссел нашел то, что искал, в трех отчетах судмедэкспертов. Он вошел в кабинет Матта Яуберта и стал ждать, пока старший суперинтендент закончит говорить по телефону.
— Результаты вскрытия не исключают ассегая, — говорил в трубку Яуберт, — но им надо провести дополнительные исследования, на которые нужно время. Перезвоните через пару дней. Хорошо. Пожалуйста. Спасибо. До свидания. — Он положил трубку и посмотрел на Гриссела. — Рад, что ты вернулся, Бенни. Как себя чувствуешь?
— До ужаса трезвым. Что там такое насчет ассегая?
— Дело Энвера Дэвидса. Звонили из «Аргуса», задавали массу вопросов. Чувствую, нас ждут крупные неприятности.
Гриссел выложил на стол перед Яубертом отчеты судмедэкспертов и заявил:
— Тот подонок клеит их в «Вулворте». Вечером в пятницу. Раньше я не обращал внимания на одну важную подробность, потому что не знал, что ищу… В общем, судмедэксперты обследовали содержимое мусорных баков у домов всех трех жертв; в двух из них обнаружились пакеты из «Вулворта» и чеки, а в третьем — только чек, но все трое побывали там, в магазине на набережной в пятницу, в те пятницы, когда их убили, где-то между половиной пятого и семью вечера.
Яуберт перечитал отчеты.
— Бенни, этого мало.
— Знаю, Матт, но сегодня утром я еще побеседовал с двумя важными свидетельницами… Узнал много нового! Сдается мне, только старым женатикам, вроде нас с тобой, кажется, будто супермаркет — это такое место, где покупают продукты.
— Объясни! — велел Яуберт, радуясь тому, что в глазах Гриссела загорелся прежний огонек, гадая про себя: надолго ли?
В торговом центре на Черч-стрит Тобела отыскал таксофон, который работал от монет, и в засаленном телефонном справочнике нашел номер психологического факультета Кейптаунского университета. Позвонив, он попросил к телефону профессора Дэвида Аккермана.
— Он на обходе. Что ему передать?
— Я пишу статью о преступлениях против детей. У меня к нему есть несколько вопросов.
— В каком издании вы работаете?
— Я работаю вне штата.
— Профессор Аккерман очень занят…
— Я отниму у него всего несколько минут.
— Я перезвоню вам, сэр.
— Я не всегда бываю на месте… Можно перезвонить завтра?
— С кем я разговариваю?
— Меня зовут Пакамиле, — сказал он. — Пакамиле Нзулувази.
Сначала Кейптаун обошелся с ней сурово.
Во-первых, здесь целыми днями не переставая дул ветер — сильнейший зюйд-ост. Потом в хостеле на Клоф-Нек у нее украли единственный чемодан с вещами — она платила сто рандов за койку в комнате, которую делила с пятью надменными, всем недовольными молодыми туристками из Германии. Съемные квартиры были редкостью и стоили дорого, общественный транспорт ходил редко; ей сложно было разобраться в хитросплетениях маршрутов. Однажды Кристина прошла пешком до самого Си-Пойнта, чтобы взглянуть на сдаваемую квартиру, но оказалось, что ей предлагают настоящую лачугу с выбитыми стеклами и исчерканными граффити стенами.
Она прожила в хостеле две недели, а потом нашла комнату на чердаке в старом жилом доме на Бель-Омбр-стрит в Тамбуре-Клофе. Прежний чердак превратили в маленькое и вполне пригодное для жилья помещение — вдоль одной стены пристроили ванну и туалет, у противоположной — раковину и кухонный шкафчик. Кроме того, в комнатке имелись кровать, стол и старый, расшатанный платяной шкаф. Вторая дверь выходила на крышу, откуда видны были городские кварталы, Столовая гора и океан. Вполне пристойное жилье за шестьсот восемьдесят рандов в месяц. По крайней мере, чисто и аккуратно.
Ее самая главная трудность находилась в ней самой. Кристина очень боялась. Боялась родов, приближавшихся с каждым днем, боялась ухода за новорожденным и связанной с этим ответственности; боялась гнева отца. В конце концов, ей ведь придется сообщить родителям, позвонить или написать домой — она еще не решила, как лучше поступить. Но больше всего ей было страшно оттого, что деньги таяли. Каждый день она проверяла баланс в банкомате и сверяла количество денег со списком необходимых вещей, которые ей скоро понадобятся: кроватка для младенца, одежда, подгузники, бутылочки, детское питание, одеяла, кастрюля, двухконфорочная плитка, кувшин, тарелка, нож, вилка, ложка, чайник, переносной радиоприемник. Список все рос, а денег становилось все меньше. Наконец она устроилась официанткой в большой кофейне на Лонг-стрит. Она работала сверхурочно, пока могла еще прятать растущий живот.