Мпайипели и какой-то человек были на полу, они извивались, сражаясь не на жизнь, а на смерть, между ними блеснула полоска стали. Еще один человек, высокий, сильный, целился в клубок на полу из пистолета — к стволу был привинчен глушитель. Он действовал спокойно и расчетливо, терпеливо выжидая, чтобы не попасть в своего товарища.
А потом появился ван Герден. Аллисон не заметила, когда он вышел из кухни. Не знала, что он проник в коридор через другую дверь. Только когда высокий положил пистолет на пол, она поняла, что ван Герден приставил к его виску охотничью двустволку. Потом он крикнул ей:
— Аллисон, иди на кухню и закрой дверь!
Но она словно приросла к месту. Почему она не могла шевельнуться? Почему не могла реагировать? — спрашивала она себя и ван Гердена спустя много недель после случившегося.
Мпайипели и тот, второй, встали, глядя друг на друга; у его противника с ножом были узко поставленные маленькие глазки и толстая шея на массивных плечах.
— Крошка! — позвал ван Герден и бросил что-то через всю комнату.
Крошка ловко поймал брошенное. Крошка! Все мигом двинулось в обратном направлении, скатилось в древние времена. Толстошеий произнес: «Амзингелли», опустив голову и размахивая перед собой ножом.
— Умзингели, — проворчал Тобела, поправляя произношение, а потом добавил что-то еще мягче, гораздо мягче.
— Ты на каком языке болтаешь, черный?
— На коса.
Она никогда не забудет выражения лица Мпайипели, на которое падал свет из кухни. На нем было непередаваемое выражение, сродни вдохновению. А потом она увидела, что он поймал из воздуха — ассегай, тот самый, который она купила ему в антикварном магазине на Лонг-стрит.
Нам не удалось выйти на связь с двумя агентами; мы лишь можем заключить, что их миссия не увенчалась успехом.
Инкукулеко не сумела предоставить нам сведения о том, что произошло в доме, принадлежащем сотруднику психологического факультета местного университета.
Мы продолжим расследовать данный вопрос, однако с прискорбием сообщаем, что следует предполагать худшее.
— Его здесь нет, мэм! — закричал по телефону капитан Тигр Мазибуко. От ярости, буквально исходящей от него, ее передернуло.
— Тигр…
— Доктор, хозяин дома, на месте; он говорит, если мы не уйдем через пятнадцать минут, мы больше никогда не увидим жесткий диск. И рыжая; она говорит, что журналистка. Здесь что-то случилось, на стенах кровь и мебель перевернута, но собаки здесь нет, а поганые хозяева не желают сотрудничать с нами…
— Тигр! — резко и сурово позвала она, но он не обратил на нее внимания, он был вне себя.
— Нет, — сказал он, — мне конец. Полный конец, мать вашу! Я уже и так облажался, а теперь вообще хана. Не для этого я целых два дня просидел в камере в Ботсване! Я на такое не подписывался. Не собираюсь делать из моих ребят полных идиотов. Хватит, с меня хватит!
Она попыталась его успокоить:
— Тигр, пожалуйста, прошу тебя…
— Господи боже, — вздохнул он, и ей показалось, что он сейчас заплачет.
— Тигр, позови, пожалуйста, к телефону доктора.
— Мне конец, — повторил он.
— Тигр, прошу тебя!
Он вылез из машины ван Гердена на склоне Тигровой горы — Тейгерберга, в центре белого района. Он специально попросил высадить его в квартале от места назначения, потому что за ними могли следить. Скорее всего, к ним приставили не одного человека. В таком случае один сидит в машине, припаркованной у дома, и еще один или два телохранителя дежурят внутри.
Он быстро зашагал к цели, стараясь держаться в тени домов, потому что чернокожий смотрелся здесь особенно дико в такой ранний час. На углу улицы он остановился. Перед ним расстилалась кейптаунская ночь — настоящая сказка. Куда ни кинь взгляд, повсюду россыпи огней. На западе, за Милнертоном, светится гигантский карбункул Столовой горы. Город похож на медленно бьющееся сердце, его артерии тянутся к музею Гроте Шур, Обсерватории, Розебанку и Ньюлэндз, а оттуда полуостров круто уходит на восток, через Кайелитшу и Гугулету в Крайфонтейн, Стелленбош и Сомерсет-Уэст. Богатые и бедные, как равные, сейчас спят. Он в сердце спящего великана.
Тобела смотрел на любимый город и не мог насмотреться.
Завтра он покинет его навсегда.
В предрассветный час что-то разбудило Янину Менц, заставило очнуться от глубокого сна. Она сразу поняла: что-то не так. Ей трудно дышать… Она задыхается… Она открыла глаза и дернулась. Рот ей зажимала большая черная рука. Она почувствовала запах его пота. Увидела кровь на рваной одежде, увидела в его руке короткий ассегай и приглушенно вскрикнула, инстинктивно отпрянув.
— Меня зовут Тобела Мпайипели, — сказал гость. Он прижал лезвие к ее горлу и добавил: — Не стоит будить детей.
Она несколько раз кивнула и инстинктивно натянула простыню повыше. Сердце бешено колотилось в груди, как у загнанного зверя.
— Сейчас я уберу руку и изложу свои требования. А потом я уйду. Вы меня понимаете?
Она снова кивнула.
Он поднял руку, убрав от нее ассегай, но по-прежнему находился слишком близко и внимательно следил за ней.
— Где Пакамиле?
Янина не узнала собственный голос; он был какой-то хриплый, во рту пересохло, и ей никак не удавалось заговорить членораздельно.
— Он… в безопасном месте, — сказала она наконец.
— Где?
— Я точно не знаю.
— Лжете.
Лезвие придвинулось ближе.
— Нет… его забрали сотрудники Центра охраны детства.
— Выясните, куда его увезли.
— Да… сейчас не… завтра мне придется…
— Хорошо, завтра.
Она быстро-быстро закивала. Сердце забилось чуть медленнее.
— Завтра утром в одиннадцать вы приведете Пакамиле на подземную стоянку под торговым центром. Если его там не окажется, я разошлю копии того самого диска во все газеты страны, ясно?
— Да. — Она обрадовалась тому, что ее голос приобрел более естественное звучание.
— В одиннадцать. И не опаздывайте.
— Не опоздаю.
— Я знаю, где вы живете, — добавил ночной гость, вставая.
Когда он ушел, она сделала глубокий вдох и кое-как добралась до ванной. Там ее вырвало.
Боденстейн отпирал здание, когда увидел напротив мотоцикл. Седок был ему смутно знаком, но он узнал Мпайипели только после того, как тот снял шлем.
— Черт! — воскликнул Боденстейн и, пораженный, перешел улицу. — Тобела!
— Я приехал расплатиться.