Дон Леандро выслушал множество жалоб Бетховена на пошатнувшееся здоровье, затем написал в тетрадке: «Вы когда-нибудь слышали о гиппотерапии?»
Бетховен отрицательно покачал головой.
Ветеринар объяснил ему, что гиппотерапия — это новый, революционный метод лечения, основанный на использовании движений лошади для стимуляции мышц и суставов пациента.
— Доктор, мои недуги в основном связаны с пищеварением, — пояснил композитор.
— «Да, но вы только что сказали, что вследствие плохого здоровья ваше состояние духа не всегда благоприятно для творчества».
— Это правда. Бывают дни, когда я так подавлен, что у меня нет сил даже дать небольшой урок гармонии маленькому Герхарду.
А мальчик уже несколько минут как встал со своего стула и теперь без стеснения, как умеют только дети, разглядывал находившиеся в кабинете гравюры и различные предметы, связанные с конным спортом.
— «Гиппотерапия, герр Бетховен, — продолжал ветеринар, — удивительным образом может помочь вам улучшить психическое состояние. Это, в свою очередь, усилит вашу выносливость и сделает вас менее предрасположенным к кишечным катарам».
— Но каким образом? — спросил композитор, у которого после каждой из немногих верховых прогулок, которые он совершил в жизни, всегда болел копчик.
— «Во-первых, нужно научиться сидеть верхом. Здесь, в Школе, мы можем научить этому кого угодно. И как только вы почувствуете себя на коне свободно, то увидите, как улучшится ваше физическое и психическое состояние. Конь, когда бежит рысью, передает всаднику около ста десяти различных движений в минуту; так что нет ни одной мышцы или области тела, от копчика до головы, которые не подвергались бы воздействию. Это улучшает равновесие и подвижность пациента, хотя влияет и на другие сферы — скажем, на общительность и поведение».
Этот странный письменно-словесный диалог был прерван женским голосом, раздавшимся за дверью:
— Папа?
— Входи, дорогая. У меня здесь гость, с которым, я уверен, ты захочешь познакомиться, — сказал дон Леандро, обращаясь к дочери.
— Папа, пожалуйста, выйди на секунду.
Доктор в некотором замешательстве поднялся и виновато посмотрел на Бетховена:
— Извините, это секундное дело.
Выйдя из кабинета, дон Леандро оказался лицом к лицу с разъяренной дочерью.
— Ты сказал Франсуа, что у меня, возможно, оспа?
— Чтобы он оставил тебя в покое, девочка. Ты сама жаловалась мне, что он надоедлив.
— Когда мне понадобится твоя помощь, чтобы прогнать какого-нибудь надоеду, я дам тебе знать. Больше не лги от моего имени. Представь себе, что эта новость дойдет до консерватории и меня отправят в карантин.
— Согласен, девочка, я больше не буду вмешиваться в твои дела. А сейчас пойдем в мой кабинет. Хочу представить тебя одному человеку, о котором ты говорила мне столько раз, что, можно подумать, ты с ним знакома.
Отец и дочь вошли в кабинет, где сидел композитор, и доктор, светясь отцовской гордостью, сказал:
— Герр Бетховен, это моя дочь, Беатрис де Касас.
Вена, сентябрь 1826 года
— Опять рисуешь меня мрачным? — с неудовольствием спросил Бетховен, позируя для портрета, который писал его друг Йозеф Карл Штилер. — Вот когда ты несколько лет назад писал императора Франца Первого, то делал все, чтобы его величество предстал на портрете с самым безмятежным выражением лица. А меня всегда изображаешь старым мизантропом, страдающим и больным.
Художник, положив последний мазок на полотно, которое наверняка окажется последним прижизненным портретом Бетховена, оставил палитру и кисти на стоявшем неподалеку столе и, словно забыв о глухоте собеседника, ответил:
— Не знаю, как это меня угораздило сделаться портретистом. Надо было рисовать морские пейзажи или натюрморты, потому что всякий раз, как пишу портрет, я теряю друга.
Вытерев руки тряпкой, он жестом пригласил композитора подойти поближе и рассмотреть законченный портрет.
Штилер, несомненно, был великим портретистом, умевшим подчеркнуть характер своей модели. Декоративные детали, столь значимые у других художников, на его картинах практически отсутствовали. Художник использовал контрастный свет, так что черты лица его модели ярко выделялись, в то время как все остальное оставалось в тени.
Бетховен некоторое время внимательно рассматривал портрет, затем разразился своим характерным хохотом:
— Я улыбаюсь! Почему? Ты хоть раз видел, как я улыбаюсь, за то время, что я тебе позирую?
— «Луи, — написал Штилер в разговорной тетрадке, — я пишу тебя не как вижу, а как представляю в данный момент. И поскольку ты только и говоришь, что об этой женщине, испанке…»
— Беатрис де Касас.
— «Каждый раз, как ты вспоминаешь ее, твое лицо сияет. Впрочем, недолго. Потом возвращается обычное твое серьезное и даже свирепое выражение, но я уловил этот проблеск улыбки и хотел запечатлеть его на портрете. Думаю, теперь ты счастлив так, как может быть счастлив человек, выстрадавший столько, сколько пришлось выстрадать тебе».
Бетховен улыбался, читая в блокноте то, что написал его друг.
— Я пишу для нее одну вещь. Это будет симфония, самая величественная из всего, что я создал до сих пор. Моя Десятая симфония!
— «Если эта женщина смогла вдохновить тебя на симфонию, которая превзойдет Девятую, — ответил Штилер, — она заслуживает того, чтобы быть на портрете».
Знаменитый портретист взял очень тонкую кисть и добавил на первом плане нотный стан, на котором тщательнейшим образом выписал ноты, соответствующие имени Beba de Casas.
— Я не знал, что ты так хорошо знаешь музыкальные коды, — удивленно заметил композитор.
— «Меня увлек способ преобразования имен в музыку, когда я писал тебя с „Торжественной мессой“ в руке, разве ты не помнишь?»
Но Бетховен не потрудился понять написанное. Взяв портрет с мольберта, он поспешил показать его своей обожаемой Беатрис.
Даниэль Паниагуа изложил инспектору Матеосу свою теорию о Беатрис де Касас по телефону, но донье Сусане он предпочел рассказать о ней лично и, убедившись, что утром она будет у себя в кабинете, отправился в суд. Когда он пришел, его попросили немного подождать, так как у судьи посетители. Таким образом, Даниэлю представилась возможность как следует рассмотреть бюро, где работали одиннадцать сотрудников, помогавших судье в проведении различных следственных процедур. Большинство из них были женщины средних лет, пытавшиеся шутить, чтобы пережить запрет на курение в общественных местах.
— Дыхни на меня еще разок, — сказала одна из них, толстушка, своей соседке справа, — а не то я выброшусь из окна.