В этом странном состоянии души бросаюсь открывать все ставни. Знаю, что это ошибка, так делать нельзя, но я действую словно в трансе. Яркий свет заливает комнаты, и я совершенно потрясена увиденным.
Я нахожусь в огромном зале. Стены покрыты лепниной, антикварная мебель затянута белыми чехлами. На полу старинный паркет, кое-где растрескавшийся и поврежденный, — это явные следы времени. Слева большой мраморный камин, на фасаде вырезан узкий серп луны и солнце с лучами — выглядит как семейный герб.
Поднимаю глаза: весь потолок представляет собой невероятной красоты фреску с изображением голубого неба с белыми облаками.
Вдруг краем глаза замечаю тень. Резко поворачиваюсь, но вижу только белый холст, которым накрыто что-то очень высокое.
Страх исчезает, уверенным резким движением я сдергиваю холст — и замираю, потрясенная.
«Мне нужна машина. Очень прошу. Обыкновенная! Чтобы как можно меньше бросалась в глаза».
Агент Джима из Америки, привыкший к неожиданным просьбам, совершенно не удивился — нашел ему красный «пежо».
Такой автомобиль помогал им вести себя так, будто они обыкновенная пара, не искалеченная славой. Они сели в машину, боясь друг друга и самих себя, и покатили в сторону Испании. По пути даже позволяли себе роскошь подбрасывать кого-нибудь голосующего, счастливые, что Джима не узнают. Ехали не спеша, наслаждаясь пейзажем.
Памела боялась, что спокойствие Джима очень скоро закончится: в Лос-Анджелесе он был знаменит как опасный лихач. Но он хотел наслаждаться каждой минутой перемирия, которое оба воспринимали как что-то хрупкое и очень деликатное.
Им нужно было попытаться преодолеть самих себя, чтобы спасти их любовь, такую сильную, такую переменчивую.
Как обычные туристы, они снимали на камеру «Супер-8» друг друга, все вокруг, каждый миг, прожитый вместе.
Остановились на ночь в Тулузе, потом направились к Пиренеям, в Каталонию.
Позже наконец добрались до Мадрида. Единственное, что интересовало там Джима, — это музей Прадо. Джим срочно нуждался в сильной дозе красоты, а кроме того, хотел рассчитаться со старым долгом. Еще во время учебы в колледже он отличился дипломной работой по знаменитой картине Иеронима Босха «Сад земных наслаждений», поразив буквально всех. Тогда он обещал себе, что рано или поздно обязательно увидит этот шедевр, который так точно воспроизводил его восприятие мира, его самые тайные кошмары, — увидит наяву, собственными глазами.
Поэтому, походив немного по музею, Джим с Памелой направились к картине Босха, там он сел напротив полотна и застыл, всматриваясь.
Памела включила камеру и, двигаясь туда-сюда, стала снимать, иногда направляя объектив и на Джима. В эти минуты он ненавидел ее за чудовищную бесцеремонность, ненавидел даже больше, чем когда она находилась во власти своих проклятых наркотиков. Она казалась ему сейчас пустой механической куклой, глупым манекеном. Его охватило сильное раздражение из-за того, что она была такой недалекой, посредственной, вызывавшей только жалость. Во многом их поступки странным образом совпадали, и иногда они вместе делали что-то, вызывавшее удивление других людей, но сейчас поведение Пам приводило его в бешенство, заставляло чувствовать себя совершенно одиноким. Между ними опять вырастала невидимая стена.
Но это состояние длилось только какой-то миг. Вот она улыбнулась ему, и его сердце снова переполнилось бесконечной нежностью.
Почему он видел мир, как Босх? Средоточием чудовищ и беспощадной жестокости, где красота лишь помогает принять жизнь такой, как она есть, проглотить пилюлю. Возможно, это всегда было так. Его музыка, его стихи могли бы сложиться в другое представление о мире. Но не получилось. Мир в глазах Джима был безобразен, его освещали только моменты, проживаемые здесь и сейчас. Может быть, он был обречен распознавать черты ада в этой жизни везде. Так же как в его скандальной песне «The End»: «Отец, я хочу убить тебя. Мать, я хочу тебя…»
Его воспитание было западней. Он ненавидел своих родителей и не мог смириться с этим. Совершенно искаженная реальность, похожая на картину Босха и на мир за стенами музея. Где был его ад: внутри или снаружи, в окружающем мире? В повседневной жизни, в борьбе с тоской и скукой, в непереносимой банальности окружения, в терзающей любви к Пам? Он не знал ответа, но какое успокоение испытывал, глядя на воображаемый ад Босха! Он с удовлетворением вспоминал строки, написанные давным-давно: «Некоторые рождаются для огромной радости, другие — для бесконечной ночи». Эти стихи идеально соответствовали моменту, подтверждая его теорию. Рай и ад. Одно без другого невозможно. Сад наслаждений невозможен без темной, нижней части картины, где теснятся низость и злодейство мира. Ничто прекрасное не может быть достигнуто без прохождения через темноту.
Он посмотрел на Пам. Они должны попытаться снова быть вместе. Пройти через боль, страдание, несчастье, ведь где-то там спрятана последняя возможность их любви. Сад наслаждений, сокрытый в самой темной части души.
У стены в комнате — огромная картина на станке, полная красок и форм, которые я не могу сразу распознать. Цвета напоминают иллюстрации к сказке, отдельные черты похожи на наивный стиль. Легкие фигуры, гармонично парящие в круге между небом и землей, словно собрались в хоровод.
Хоть и поздновато для художницы, но меня наконец осеняет: Шагал. Великий художник использовал цвет, чтобы создать иллюзию полета, преобразуя драму в поэзию. Да, рождает те же ассоциации, что и Шагал, но это не он.
Я в оцепенении: не могу оторвать глаз от полотна, пытаясь понять его и отмечая, что, кроме человеческих образов и фигур животных, там присутствуют странные предметы: серп, африканская маска, зеркало, что-то похожее на пару книг, ящерица. Все вместе создает впечатление собрания религиозных символов.
Все предметы вписаны в лабиринт, который извивается внутри леса на холме из дантовского «Чистилища» и заставляет думать об «Острове мертвых Бёклина», [13] о тревожном причале. Все кажется начинающимся и заканчивающимся под огромным лунным серпом…
Неожиданный шум возвращает меня к реальности, я настораживаюсь: стук оконной створки напоминает, что нужно закрыть ставни, если я не хочу привлечь внимание соседей к дому, заброшенному уже много лет. Вместо того чтобы терять время на изучение картин и декораций, мне следует обустроиться в этом странном убежище. Как я буду здесь жить? Сможет ли Раймон помогать мне? Возможно, мне придется остаться тут надолго, пока хоть что-то не прояснится в кошмарной ситуации с самоубийством.