— Вроде того.
— А твой учитель? Ты не можешь играть с ним вдвоем?
— Могу, конечно, только он тоже играет на скрипке и всегда берет себе более трудную партию, ту самую, которую хотелось бы сыграть мне.
— И что тебе нравится играть вдвоем?
— Ты видел фильм «Хозяин морей»?
— Нет. Это о чем?
— Об одном корабле из британской армады, который преследует французских корсаров в эпоху Наполеона. Капитан судна, это Рассел Кроу, играет на скрипке, а корабельный врач, его друг, на виолончели, и они развлекаются вдвоем, играя квинтет Боккерини.
— Квинтет вдвоем? Как это может быть?
— Не знаю, но вот это мне нравится играть: «Квинтетино» Боккерини из «Хозяина морей».
Посомневавшись, стоит ли говорить, Пердомо все-таки решился:
— Твоему отцу поручено поймать человека, убившего Ане.
— Отлично! — радостно воскликнул мальчик, словно ему сообщили, что его любимая команда заключила контракт с лучшим футболистом сезона.
— Это значит, мне придется общаться со множеством музыкантов, вот я и смогу спросить их, не может ли кто аккомпанировать тебе в твоем «квинтете на двоих».
— Но сначала ты должен посмотреть одну вещь, папа. И пообещай, что не будешь сердиться.
Серьезное лицо Грегорио казалось совсем взрослым. Пердомо представил себя директором банка, который собирается сообщить клиенту, что отказывается предоставить ему кредит.
— Я не могу ничего обещать. Могу только сказать, что бы ты мне ни показал, я буду сердиться гораздо меньше, чем ты на меня, когда я отказываюсь выполнять твои капризы.
Грегорио повел отца в свою спальню и, достав из футляра скрипку, продемонстрировал гриф инструмента, отклеившийся от корпуса в результате удара, который пришелся точно по колковой коробке.
Пердомо несколько секунд стоял с открытым ртом, не в состоянии сказать ни слова.
— Но что случилось? Ты использовал скрипку как спортивный молот? Вот почему я тебя не слышал в последнее время!
— Значит, ты не сердишься, что я уронил ее на пол?
— С каждым может случиться. Ну и я думаю, ты ждешь, что я отдам ее в ремонт, верно?
— Да, конечно, — сказал мальчик не очень уверенно. — Но должен тебе сказать, папа, это недешево.
— Пусть это тебя не беспокоит.
Видя, что сын хочет еще что-то сказать, но не решается, Пердомо спросил:
— Скажи-ка, а это не уловка, чтобы я купил тебе новую скрипку?
— Нет, папа.
— Тогда почему у меня странное ощущение, что ты рассказал мне об этой поломке не все?
— Это произошло в метро.
— Я говорил тебе, что не против, чтобы ты ездил в метро, во всяком случае, когда ты не один. С кем ты ехал?
— Ты не понял, папа. Я не ехал в метро. Я играл.
Пердомо ответил не сразу, потому что не был уверен, что хорошо расслышал, и попросил Грегорио повторить, что он сказал.
— Погоди, погоди, мой сын тринадцати лет играл в мадридском метро, чтобы ему бросали монетки? Когда это было?
— Это было не ради денег, а на спор. Ты согласен, что когда Джошуа Белл…
— Кто?
— Скрипач-виртуоз из Штатов. У него Страдивари. И он решил сыграть в метро в Вашингтоне, чтобы выяснить, сколько народу остановится его послушать. Он только что три дня подряд собирал полный концертный зал в Бостоне, несмотря на то что билеты стоили по сотне евро. Но в метро около него почти никто не остановился.
— А что был за спор? С кем ты спорил?
— С двумя приятелями из колледжа. Я говорил им, что причина, по которой люди не останавливались, не в том, что они не любят скрипку. Они не останавливались, потому что Джошуа Белл выбрал пьесу Баха, в которой нет ни ритма, ни мелодии, — «Чакону». Если бы он сыграл «Размышление» из «Таис» или какую-то другую, более известную вещь, около него собрался бы народ, как около меня.
— Невероятно! Значит, ты преуспел там, где виртуоз потерпел неудачу? И это в Испании, где самая классическая музыка — это «Пакито-чоколатеро»!
— Если ты мне не веришь, посмотри на фотографию, которую сделал Дани моим мобильником.
Грегорио вытащил из кармана телефон и показал снимок, на котором был виден мальчик в окружении по меньшей мере тридцати человек.
— Погоди минутку. Твоим мобильником? Давно ли у тебя мобильник?
— В первый день нам удалось собрать шестьдесят семь евро. И мы вернулись в другой раз, и вот тогда у меня упала скрипка.
Пердомо чуть не расхохотался, но сдержался и напустил на себя серьезный вид.
— Все, что я вижу здесь, — это мальчик, но он очень далеко. Откуда мне знать, что это ты?
Грегорио заметно расстроился из-за того, что отец не поверил в его успешное выступление:
— Папа, ну посмотри на одежду! Ты эту куртку, красную с белым, видел на мне сотни раз!
Увидев вполне ожидаемую реакцию мальчика, Пердомо дал волю веселью:
— Скажи, какую вещь ты выбрал, чтобы превзойти этого скрипача?
— Я вспомнил, как ты всегда говорил, что «Битлз» были как Шуберт двадцатого века. А поскольку у нас в гостиной стоят все твои диски, я их прослушивал, чтобы найти привязчивую мелодию.
— Уже за одно то, что выбрал «Битлз», ты заслуживаешь награды!
— Я играл «Восемь дней в неделю», очень живо.
В ответ Пердомо начал напевать песню, отбивая ритм ладонями: «Ain’t got nothin’ but love, babe, eight days a week». [11]
Грегорио почувствовал себя неловко оттого, как мало изящества было в движениях отца:
— Довольно, папа.
Пердомо заверил мальчика, что на этой же неделе они решат вопрос со скрипкой, но сначала заставил его пообещать, что тот больше не станет демонстрировать свои музыкальные способности в метро.
— Несколько месяцев назад группа неонацистов убила мальчика в Легаспи. А кражи и нападения происходят каждый день.
— Но все время становится все больше камер, папа, — ответил ему сын. — И скоро начнут действовать патрули с собаками. Мне кажется, я в метро в большей безопасности, чем на улице.
— Тебе только тринадцать, Грегорио. Мальчик тринадцати лет в наше время не может чувствовать себя в безопасности нигде. Тем более со скрипкой, какую мы, возможно, тебе купим.
Мальчик пришел в восторг от мысли, что наконец станет обладателем хорошего инструмента. Пердомо не стал говорить, что теперь у него есть прекрасный повод позвонить Элене Кальдерон.