— На базе? — недоверчиво переспрашивает следователь. — Врешь!
— Чего вру? Сам там два раза был, — обижается парень. — С нами настоящие спецназовцы работали, приемы уличных драк отрабатывали.
— Ну-ка, ну-ка, поподробнее, — оживляется Зорькин. — Где, говоришь, эта база находится?
И тут Ваня понимает, что безнадежно проболтался. Как последний лох. Ведь сто раз предупреждал Костыль, даже Путятя, когда однажды к ним заглянул, о том же просил… Чтоб никому! Ни единого слова! Конспирация. Государственная тайна. А Ваня вот так бездарно все сдал… Что на него нашло? Будто говорил, а будто и бредил. От уколов, что ли?
— Не знаю, — отворачивается он от острых глаз следователя. — Не помню. У меня голова болит.
Голова и в самом деле, как по заказу, начинает болеть резко и сильно, словно кто-то с размаху саданул по затылку молотом. Боль прошивает такая, что из Ваниных глаз на серые щеки начинают литься слезы.
— Доктор, — зовет Зорькин, — посмотрите, что с ним.
Сквозь красный туман Ваня видит мужиковатую Клару Марковну. Она задирает ему веки, светит внутрь мозга, торопит медсестру, прилаживающую к Ваниной руке какой-то прибор.
— Сто девяносто на двести сорок, — слышит Ваня испуганный голос медсестры.
— Ёб твою мать! — басит Клара Петровна. — Коли быстрее!
— Что с ним? — Зорькин.
— Гипертонический криз — вот что! — орет докторша. — Как бы не инсульт! Довел парня!
— Кто? — пугается теперь следователь.
— Конь в пальто, — рычит докторица, — кто его два часа мучил? Говорю же, слаб еще, нельзя…
— Так., следственная необходимость, — мямлит Зорькин, — с обвинительным заключением знакомил..
— Пошел ты в жопу со своим заключением! Устроил мне тут пыточную! У парня почки отказывают! Тридцать седьмой год вспомнил? А ну, давай отсюда!
— Я бы попросил… — Зорькин пятится к двери.
— У генерала проси! И чтоб ноги вашей тут не было, пока не вылечим!
— Мы его к себе заберем, — грозится следователь. — Общественная опасность, вы не понимаете…
— Я тебе заберу, — разворачивается к нему Клара. — Страну до ручки довели, а на мальчишках отыгрываетесь! А ну, пошел на хуй!
— Что ты себе позволяешь? — взвивается Зорькин. — Да я тебя! Разжалую к чертовой матери за неуважение к власти!
— Ну? — Клара Марковна удивленно упирает руки в зеленые форменные бока. — Давай! Интересно куда!
Ты, может, думаешь, что реанимация — это курорт? Что сюда много народу рвется? А сам не хочешь к нам главным пойти?
Докторша нехорошо улыбается и тяжело идет прямо на возмущенного Зорькина. Еще пара шагов, и она просто вмажет в белую больничную стену его тощее субтильное тело.
— Идиотизм! — восклицает следователь и юркает в дверь.
Клара Марковна возвращается к Ване, снова светит фонариком в мозг.
— А ну давай еще кубик, — командует медсестре, — главное, чтоб сердце выдержало.
В вену снова впивается крохотный комарик, вверх по руке бежит прохлада. Вот она поднимается по плечу к шее, вот шустрым ручейком затекает в голову, вымывая красную вязкую боль.
— Уснул, Клара Марковна.
— Вот и хорошо. Пусть спит. Через пару часов еще кубик вколи, чтоб подольше поспал без перерыва.
* * *
Что за адвокаты пошли? С каких пор следователь должен сам его вызванивать, приглашать на ознакомление с материалами дела? То у него понос, то золотуха, то процесс во Всеволжске.
Зорькин аккуратно положил папочку на свободный стол.
Сколько он будет с ней знакомиться? По-хорошему, три-четыре часа. Все ясно, все последовательно, никаких неожиданностей. Соблюли формальность, руки друг другу пожали и — до встречи в суде. Хотя чего Зорькин в этом суде забыл? Что, других дел нету?
Когда адвокат робко, бочком, протиснулся в кабинет, следователь все понял: студент-заочник, да еще, наверное, не из лучших. Головенка немытая, лацканы на пиджачишке заломаны, плечишки узенькие и кверху приподняты, будто парень, как воробышек, головенку в них от холода прячет.
— Отдельного кабинета нет, зато свободный стол. Устроит?
Адвокат мелко и часто закивал, снова как воробей, крошки склевывающий.
— Постараюсь вас не задерживать.
— Нет уж, — ехидно раскланялся Зорькин, — я вас едва заманил, уж будьте так добры, коллега, все внимательно изучите, замечания, если есть, изложите. Мешать не стану.
Сколько времени может уйти на то, чтоб попить кофейку в соседнем кабинете, перекинуться парой слов с девицами в канцелярии и поговорить по мобильному с супругой? Полчаса? Сорок минут? Ну, часа точно не прошло!
Однако, когда Зорькин вернулся к себе, воробышек сидел уже в куртке и шарфе.
— А я вас дожидаюсь.
— Чего так? — удивился Зорькин. — Опять неотложное дело? Уж не хотите ли вы, коллега, время потянуть?
— Зачем? — искренне изумился адвокат. — Я уже закончил.
— Скорочтением владеете? — не поверил Зорькин.
— Нет, просто дело настолько ясное, что я ограничился обвинительным заключением.
— И как? — Петр Максимович вконец оторопел, даже растерялся. — Все-таки убийство, статьи очень серьезные…
— Но ведь правильные статьи. — Плечики-крылышки раз — и взлетели к самым ушам. — Все доказано. И убийство, и предварительный сговор, и возбуждение национальной вражды, и создание экстремистского сообщества.
— А на чем же вы защиту собираетесь строить? — Зорькину даже стало интересно. — Или откажетесь от дела?
— Нет, не откажусь, не могу. Мне кажется, с публичными призывами к насильственному изменению конституционного строя России у вас как-то не очень. Постараюсь отыграть.
— Ну-ну, удачи, — кивнул Зорькин. — А пропуск к подзащитному что не оформляете? Или до суда и встречаться не станете?
— Как же? Вот как раз сейчас и хотел у вас попросить.
Выпроводив оппонента, который на самом деле выглядел если не союзником, то сторонним наблюдателем, Петр Максимович извлек из стола изрядно распухшую папку с материалами — личное досье на скинхедов. За время расследования к тоненькому пластику с десятком листочков, переданному бывшим одноклассником и бывшим же другом Леней Роговым, прибавилась чертова уйма информации! Официальные документы, запрошенные из архива, ксерокопии отказных материалов, выдержки из уголовных дел. Пресс-служба даже соорудила дайджест, подняв подшивки газет за последний год и перелопатив Интернет.
Правда, когда он запрашивал те или иные сведения, обозначая тему, абсолютно все коллеги, без исключения, он это видел по глазам, воспринимали его просьбы как причуду тронувшегося умом ветерана, из чего напрашивался вывод, что во мнении сослуживцев он безусловно и однозначно списан в тираж. Зорькин осознавал это печально и ясно, а оттого тем более хотел разобраться в задачке, преподнесенной случаем. Не для того, чтоб доказать кому-нибудь собственную полезность, нет! Единственное, к чему он стремился, — утвердиться или опровергнуть чудовищную по своей нелепости мысль, которая по-хозяйски расположилась в голове и не давала спокойно и безмятежно существовать. Как прежде.