– На меня они тоже так смотрят. Так хорошо ухаживали за нашим пациентом, Мухаммедом, пока я не применил средства пожестче. Никто нас не понимает, Яков.
– Он сказал что-то новое?
Берг сунул в рот незажженную трубку:
– Кое-что. – Он посмотрел на кружащий в небе «лир». – Меня больше волнует, не доставят ли из базового лагеря гранаты и минометы.
Хоснер следил за самолетом, пока тот не скрылся из виду.
– Тогда нам придется нелегко.
Добкин закурил сигарету:
– Как хорошо, что меня здесь не будет.
– Значит, все-таки идешь? – спросил Берг.
– Вы тут вечером будет давиться пулями, а я есть мацу, жареного ягненка и танцевать хора.
– По-моему, генерал, ты перегрелся на солнце.
Добкин рассказал Бергу о еврейской деревне.
Берг выслушал и кивнул.
– Извини за шутку, но звучит не по-кошерному, Бен. Не лучше ли придерживаться первоначального плана?
– У меня сегодня другое чувство.
Берг пожал плечами. В любом случае это – самоубийство.
– Кстати, Мухаммед рассказал, что Хаммади, заместитель Риша, гомосексуалист. Вот тебе и результат раздельного воспитания.
– Какая разница?
– Разницу почувствует Салем Хаммади, когда мы раскроем ночью этот его маленький секрет. Оповестим его товарищей через громкоговорители.
Хоснер усмехнулся:
– Это гнусно.
– Зато справедливо. Надо только установить динамики вдоль линии обороны.
– Уже сделано, – сказал Добкин.
* * *
Хоснер остановился в тени крыла. Земляная насыпь была завершена, и он прислонился спиной к согретой глине. В воздухе уже чувствовалось приближение горячего ветра. Беккер сказал, что барометр быстро падает.
– Как они здесь называют восточный ветер?
– Шержи, – ответил Добкин. – Чувствуешь?
– Кажется, да.
– Плохо. Насколько я знаю, это похуже хамсина в Израиле.
– Почему?
– Во-первых, он горячее, – ответил Добкин. – И несет много песка и пыли. В нем просто задыхаешься. Умираешь. На холме будет ад. Вот так и исчез Вавилон. Кто-то сказал, что цивилизация выживает в том случае, если каждый день каждый человек делает самые обычные вещи. Это особенно верно применительно к Месопотамии. Как только во время монгольского вторжения женщины перестали подметать улицы, а крестьяне возделывать землю, пыль, принесенная шержи с персидских гор, превратила это место в пустыню.
Хоснер перевел взгляд на виднеющиеся вдалеке горы. Над песчаными дюнами уже клубилась пыль, как будто демоны пустыни начали свой танец. Они неслись сюда, на запад, похожие на диких всадников.
Добкин проследил за взглядом Хоснера:
– С военной точки зрения мне трудно сказать, кому на руку пыльная буря.
– Нам и без нее проблем хватает. Обойдемся. – Хоснер посмотрел на Берга. – Надо избавиться от пленника, если ты с ним закончил.
– Мне показалось, ты собирался его отпустить.
– Да.
Добкин покачал головой.
Хоснер предложил ему сигарету:
– Позволь кое-что тебе рассказать. – Он откинулся на земляной вал. – Во время осады Милана в двенадцатом веке жители засыпали песок в мешки из-под зерна и укрепляли ими стены. Руководивший осадой германский император Барбаросса решил, что в мешках зерно, и очень огорчился. В городе уже начинался голод, но Барбаросса об этом не знал и отступил от Милана. Через несколько лет Барбаросса осадил другой итальянский город, Алессандрию. Одного человека, выведшего на луг корову, захватили люди императора. Корову убили, чтобы съесть, а когда стали разделывать тушу, то в желудке нашли зерно. Крестьянин объяснил, что сена не хватает, а вот зерна в городе так много, что его отдают на корм скоту. Барбаросса снова опечалился и снял осаду. Позднее оказалось, что осажденные там тоже голодали, а крестьянин с коровой были военной хитростью.
– Ты это к чему? – спросил Берг.
– А вот к чему. Мы устраиваем вечеринку. Немного попоем и потанцуем. Потом сделаем вид, что едим и пьем. Собираем все оружие, которое у нас есть, в пастушьей лачуге. Изображаем, что у нас куча патронов. Попробуем соорудить макет пулеметного гнезда. В общем, пусть думают, что у нас тут отдыхает Третья бронетанковая дивизия. А потом отпускаем господина Мухаммеда.
Добкин отнесся к плану Хоснера с недоверием:
– Слишком нарочито.
– Для Риша и Хаммади – да. Но ашбалам будет о чем подумать. – Он посмотрел на Берга.
– Почему бы и нет? – Берг пожал плечами. – Я – за.
* * *
Мужчины вошли в домик. Каплан все еще лежал на животе, но выглядел намного лучше. Четверо легкораненых, включая Иешуа Рубина, играли в карты. У Руфи Мендель началась лихорадка.
Палестинец испуганно взглянул на Берга. Хоснер заметил, что у него сломан нос. Ему не нравилось, что пленный находится вместе с израильтянами, но другого закрытого помещения не было, если не считать превратившегося в духовку «конкорда». Палестинца охраняли по очереди сами раненые. По крайней мере, потери можно было назвать легкими, так что Мухаммед вряд ли порадует своих товарищей приятными известиями.
Одна из стюардесс, Бет Абрамс, занималась раной Каплана, которая уже начала гноиться и издавала малоприятный запах. Вообще в домике пахло потными телами и перевязочными материалами. Бет Абрамс налила на бинт какой-то желтой субстанции.
– Что это? – спросил Хоснер.
Абрамс посмотрела на него и пожала плечами:
– Местное растение. Действие как у ромашки.
– Откуда вы знаете?
– Прочитала в армейском медицинском справочнике, когда служила. – Она аккуратно приложила бинт с истолченной массой к ране. – У этого растения желтые, похожие на лимон плоды размером с теннисный мяч. Названия я не помню, но по описанию подходит. Они растут на склоне. Что делать, спирта у нас совсем не осталось.
– Ладно. – Хоснер повернулся к Каплану: – Как твоя задница?
Каплан усмехнулся:
– За мной ухаживают две стюардессы, льют мне на задницу какой-то сок – как можно жаловаться? Когда «Эль-Аль» говорит, что их клиентов обслуживают не хуже, чем царя Соломона, это не шутка.
Хоснер улыбнулся. Каплан напоминал ему Матти Ядина. Надо будет позаботиться, чтобы парня повысили.
– Та, что поменьше, Бет Абрамс, немного стерва, но на твою задницу смотрит не совсем равнодушно. Не забудь об этом, когда вернешься в Лод.
– Зачем же ждать до Лода?
Хоснер обратил внимание, что раненный в ночной атаке Хаим Тамир спит вполне спокойно. Он перешел к четверке игроков.