– Я спросил, хотите ли вы лично поискать сигналы по радиопередатчику? – сказал Беккер.
– Что? Нет. Не хочу. Вы что-нибудь слышали? Пытались передавать?
– Как я уже говорил, в дневное время передавать очень трудно.
– Верно. Может быть, нам больше повезет сегодня вечером.
– Нет, не повезет.
– Почему?
– Я получил одно сообщение.
Хоснер подошел поближе.
– От кого?
– От парня по имени Ахмед Риш. Еще раньше, до того как он пролетал на самолете. Он надеется, что Яков Хоснер понимает, сколько жизней поставлено на кон, и все в таком роде. Сделал мне также комплимент по поводу моего знания летного дела. Приятный парнишка. – Беккер позволил себе засмеяться. – Он сказал также, что вернется в сумерки покружить над нами и заглушит мой радиопередатчик, если мы не сдадимся.
– Сукин сын!
– Он, конечно, горазд на сюрпризы. Все плохо. – Беккер выключил передатчик. – Его нельзя сбить?
Хоснер вытер потную шею.
– На какой высоте ему нужно лететь, чтобы глушить вас?
– На любой, на какой он захочет. У него хватает мощности, и мы у него на виду при чистом небе.
– Тогда мы не сможем подстрелить его, если только у вас на борту нет ракеты, которую вы прячете.
Беккер встал и расправил пропитанную потом одежду:
– Кстати, мне нужно, чтобы кто-то дал распоряжения насчет того, что снимается с этого самолета. Совсем недавно пара ваших людей попыталась забрать чертову проволоку, которая соединяет передатчик с батареями.
Хоснер кивнул:
– Хорошо. – Он видел, что лицо у Беккера пожелтело, а губы потрескались. – Попейте воды.
Беккер пошел к двери:
– Думаю, надо пойти выкопать могилу.
Хоснер уставился на радиопередатчик и через несколько минут тоже покинул кабину.
* * *
Он не хотел встречаться с Мириам, но это было неизбежно. Она стояла на крыле с другими мужчинами и женщинами из миротворческой делегации. Яков заметил, как группируются схожие между собой люди. Они не смешивались с более молодыми помощниками или с членами экипажа.
Все направлялись к хвостовому отсеку, чтобы помочь в работе. Руки Мириам были обмотаны тряпками, чтобы можно было брать зазубренный металл. Вся в поту и пыли, женщина медленно шла по невыносимо горячему крылу, в то время как остальные шагали по фюзеляжу. Она стояла, широко расставив ноги, чтобы удержаться на наклонном крыле.
– Все думают, что ты настоящий герой.
– Я и есть герой.
– Да, все так. Но никто на самом деле не любит героев. Героев опасаются и ненавидят. Тебе это известно?
– Конечно.
– А как ты искупишь грех за то, что проглядел ту бомбу в хвостовом отсеке, заложенную год назад во Франции? – укорила она. – Можешь ли ты после этого быть членом человеческого сообщества?
– В твоих устах звучит почти как приглашение.
Он помолчал.
– Что еще сказал Риш?
– Просто хотел вспомнить старые добрые времена в Рамле.
– Мы имеем право знать.
– Не начинай снова.
– Какие условия он предложил?
– Ты считаешь возможным при каких-то обстоятельствах сдаться?
Она заколебалась:
– Только чтобы спасти жизни людей.
– Наши драгоценные жизни не стоят национального унижения.
Мириам покачала головой:
– И что привлекательного я в тебе нашла? Ты просто отвратителен.
– Разве ты не хотела бы укротить дикого зверя, Мириам? Разве ты не благодетельница?
Он вспомнил ее теплоту в самолете, когда женщина подумала, что ему кто-то нужен.
Мириам выглядела смущенной:
– Ты играешь со мной?
Яков вынул окурок и долго смотрел на него. Мириам вдруг показалась ему такой беззащитной. Он посмотрел вверх:
– Послушай, Берг на тебя жалуется. Говорит, ты подрываешь моральные устои. Поэтому успокойся и держи свое мнение при себе, пока снова не окажешься на подмостках кнессета. Я говорю серьезно, Мириам. Если он решит обвинить тебя в том, что ты вносишь разлад, я не смогу помочь тебе.
Мириам посмотрела на него, но прошло некоторое время, пока осознала. Она все еще размышляла о том, что было сказано раньше, и вдруг вспыхнула:
– Что? Что еще за обвинение, будто я вношу разлад? Я не позволю, чтобы меня запугивали таким образом. Здесь у нас все-таки демократия, черт побери!
– Здесь Вавилон. Место, где царит закон мести – око за око, зуб за зуб; и был он сформулирован Хаммурапи задолго до того, как нам дал его Моисей. Наши истоки грубы и жестоки, и для этого были причины – тот мир был жестоким. Затем мы стали профессиональными пацифистами, и смотри, что теперь с нами. Мы растим молодых людей, которые снова вырастают бойцами по истечении всех этих веков. Нам могут не нравиться их манеры, но им нет до этого дела. Им не слишком нравятся наши европейские корни и все, что с ними связано. Если бы мои родители остались в Европе, их тоже загнали бы в фургоны, как твоих. Такие уж они были. Ашер Авидар был проклятым дураком – но знаешь ли, мне нравятся такие дураки. А вот такие люди, как ты, меня до смерти боятся.
Мириам задрожала от негодования, голос у нее стал прерывистым:
– Если… если бы твои родители остались в Европе, ты вырос бы нацистом. Те распознали бы в тебе одного из своих.
Хоснер ударил ее по щеке. Мириам упала и прокатилась по крылу несколько метров, пока не остановилась, и осталась лежать там, хотя раскаленный металл обжигал голые ноги. Ей не хотелось вставать, хотя силы сделать это еще оставались.
Хоснер подошел и поставил ее на ноги. Работавшие на хвостовом отсеке откровенно таращили на них глаза.
Хоснер обнял женщину и прижал ее лицо к своему:
– Мы никогда не справимся, если будем пинать друг друга, Мириам. – Он посмотрел на нее и увидел, как слезы бегут по щекам. – Прости.
Мириам с неожиданной силой оттолкнула его:
– Иди к черту!
Она занесла кулак, но Хоснер перехватил ее руку за запястье:
– Это в тебе говорит дух, Мириам. А теперь разве тебе не станет легче, если ты подставишь другую щеку? Из тебя еще выйдет боец.
Она высвободилась, пошла по поблескивающему крылу и скрылась за дверью запасного выхода.
Хоснер медленно шел по земляной насыпи. Берг поджидал его. Хоснер вздохнул:
– Ну, кто следующий?
– Я чувствую себя твоим адъютантом.